Конь, следивший за удалением хозяина, обреченно свесил голову, печально посмотрел вниз. На земле лежали круглый щит, пара ножен с мечами и объемная тяжелая торба, в расстегнутой горловине которой виднелся блестящий купол шлема. Иногда жеребец сильно жалел, что был слишком умен для того, чтобы начать говорить. В конце концов, он мог бы окликнуть хозяина, напомнить, что герой без геройских пожитков это всего лишь полгероя, а в нередких случаях — треть, четверть, одна восьмая или одна сотая, разбросанная злодеями в числе остальных девяноста девяти частей по округе. Но по злой воле богов этому коню достался особенный герой, поэтому он молча сдвинул копытом щит ближе к стене конюшни и снова захрустел сеном.
***
— …А может, ты? — Скарв Черноногий зловеще наставил мохнатый палец на Ари. Мальчик вздрогнул и еще плотнее прижался к испуганному отцу. Скарв расхохотался. Ребяты подхалимски подхватили, выдавая самые разные оттенки идиотского смеха. — Да, пожалуй, в самый раз. Ну-ка, герой, выходь, биться будем!
Отец Ари, как все жители Рыбачьей Отмели, не обладал смелостью в достаточной мере, но был местным кузнецом, а значит, мужиком крепким и грозным на вид, хоть и весьма кротким по натуре. Он нашел в себе силы закрыть ребенка и состроил воинственную гримасу, от которой злодейская ухмылка медленно, но верно сошла с морды Скарва. Кузнец даже намерился бросить что-то дерзкое и сердитое, но на выручку Черноногому пришел ездовой хряк, который тоже умел строить воинственные гримасы, причем с максимальным эффектом устрашения. Хряк просто чуть подался вперед, издавая многозначительное «хрю» и щуря красные глазки, отчего у рослого мужика подогнулись колени. Скарв торжествующе расхохотался, но тем не менее рисковать не решился.
— Э нет, герой, — прогремел он, с гордым видом отъезжая от селян, — так не пойдет. Раз сказал — будем биться, значится, будем. Ну-ка предъявите мне его, ребяты!
Ребяты с готовностью направились к толпе. Вожак любил развлекаться, а они делали вид, что довольствуются подобными представлениями. В конце концов, довольный Скарв гораздо тише Скарва, вопящего от недовольства. Снорри, выполнявший роль щита для односельчан, хоть и не находился на курсе прямого следования ребят, даже не стал пытаться с него уйти, терпеливо дождался, когда его ткнут в бок. В конце концов, от довольных ребят все-таки меньше убытка, чем от ребят недовольных, которые больше ломают, чем грабят. От бессилия, досады и обиды Снорри бросил шапку на землю и яростно потоптал ее. Шапка стоически стерпела свою участь, хотя голова спокойного Снорри мало чем отличалась от головы Снорри отчаявшегося.
Ребяты Скарва растолкали жмущихся друг к другу, пятящихся селян, пара из них оторвали верещащего мальчишку от упирающегося отца, наградив последнего несколькими солидными ударами, и поволокли его к вожаку, драматично обнажавшему меч из ножен. Гордому, надменному, самодовольному, пышущему мощью и превосходством, как громадная навозная куча вонью в жаркий день, над брошенным к копытам хряка шестилетним зареванным мальчишкой. Оставшиеся двое ребят наставили копья на возмущенно зашумевших селян. Ощутимо крепло напряжение, нарастал драматизм.
Нет, ну сколько можно? Есть же пределы терпению. Мы, конечно, не вояки, но нас тут десяток сильных мужиков, даж топор один имеется! А их всего-то пять свиней. Чего мы, в самом деле? Так и будем стоять и спокойно смотреть? Это ж сосед наш, его малец! Глядь, что творит! Зарубит же сейчас! Вы чего, люди? Не люди, что ли? Чего, как овцы, стоите? Так и будут кровь пить, детей резать, девок уволакивать да погреба курочить, ежели стоять! Чего говоришь? Да плевать на героя этого, сдрейфил, видишь? Айда, мужики, сами, что ли, не справимся? За мной! Эй, вы чего? Ну да, вместе! За мнооо!.. Да вы охренели?!
Чем бы все закончилось, ведает разве что Судьба. Впрочем, если и не ведает, проверить это все равно не удастся. Никто, даже Отцы и Матери, не смеет задавать ей вопросы. Во-первых, хоть она и жила на Хаттфъяле и являлась родственницей богов, но богиней не была и не подчинялась Отцу Войне. А во-вторых, так уж просто завелось, что с Судьбой спорить не принято.
— Идет! Он идет! — вдруг завопил во всю глотку кто-то из толпы.
Это был тот самый вопль, который по законам драматургии должен раздаться в самый острый и напряженный момент. Например, когда злодей заносит меч убивающий над воплощением невинности. Именно в такой момент должна наступить внезапная немая сцена. Главный злодей должен расстроиться, что опять отвлекают от любимой работы, и попытаться глянуть на помеху из-под не вовремя съехавшего на глаза шлема. Воплощение невинности должно перестать реветь, будто слезы перекрыли за неуплату. У беззащитных селян должно отлечь от сердца и укрепиться чувство гордости за себя: ведь они уже почти-почти, но раз такое дело, ладно, чего уж, но в следующий раз точно. Безымянные приспешники должны достать руководство профессионального злодея и уткнуться пятачками в раздел «Десять признаков опасности получения травмы на производстве», а ворона, стая которых облюбовала ветви хилого, одинокого деревца в поле, — ободряюще ткнуть соседку крылом в бок и подмигнуть, мол, я же говорила, что сегодня нас опять ждет деликатесная геройская падаль с беконом.
Скарв, в очередной раз невозмутимо справившись со своевольным шлемом, уставился на умолкшую толпу, послушно расходящуюся в стороны, как море перед тем древним фокусником, сбежавшим с царского банкета, не заплатив за десерт. Будучи профессиональным злодеем со стажем, Скарв с весьма будничным выражением на морде принялся ждать, когда по дороге из деревни к месту проведения собрания по вопросу принудительной отдачи имущества решительной, тяжелой поступью дойдут сто тридцать килограмм чистейшей мужественности, упакованной в два метра впечатляющей суровости. Этакий мордоворот в железной безрукавке, с ведром на голове и неподъемным швеллером на плече, вес которого должен однозначно говорить о грозности и эффективности такого оружия, невероятной мощи его владельца и совершенной некомпетентности того, кто первым пустил подобный стереотип в массы. Впрочем, любой уважающий себя злодей был вовсе не против подобной моды среди молодых симскарских героев и всячески ее поддерживал. В конце концов, любому злодею тоже хочется жить и успешно заниматься любимым делом.
Однако Скарв Черноногий хоть вглядывался внимательно и довольно долго, но ожидаемого героя так и не увидел. Чего уж там, его не увидели даже сами селяне.
Они увидели просто мордоворота в мятой рубахе, вооруженного пузатой глиняной бутылью, который понуро, ссутулив плечи, плелся из деревни по такой траектории, словно боги Хаттфъяля забавы ради перебрасывались миром в какой-то детской игре. Он действительно был огромным, несмотря на сутулость, наверно, даже больше среднестатистического симскарского героя, вполне мог бы сойти за карликового великана, но едва ли излучал требуемую мужественность и суровость. Разве что невыносимое похмелье.
Скарв потаращился на приближающегося великана еще немного, наконец, сложил в своей злодейской голове один плюс один, и его свиное рыло в тени огромного шлема вдруг сделалось по-детски обиженным, как у поросенка, в которого вместо деликатесных помоев плеснули содержимым ночного горшка. В толпе неловко, как бы извиняясь, покашляли.
Мордоворот прошлепал по сырой земле, пару раз на опасном вираже распугав оказавшихся на пути его внезапного и непредсказуемого следования селян, добрался до сбившихся в кучу ребят Скарва и остановился. Невооруженным взглядом было видно, что путешествие далось ему нелегко и стоило огромных усилий. Он медленно поднял рыжую голову, словно в ней заключалась вся тяжесть мира, качнулся, икнул, дохнув на ребят. Ребяты энергично прянули в стороны, боясь столкнуться друг с другом шлемами, чтобы ненароком не вызвать случайную искру — настолько пожароопасным был перегар. Мордоворот же собрал разбегающиеся глаза в кучу, сфокусировал осоловевший взгляд на Скарве…
Бородатая физиономия тревожно напряглась. Огромная рука украдкой поднесла к губам бутыль. Не спуская с Черноногого подозрительных глаз, мордоворот отпил из горла краешком рта. Видимо, решив, что полумера проблему не исчерпает, он зажмурился и жадно присосался к бутыли. Пил долго. Потом с протяжным чмоканьем отнял ото рта горлышко, облившись брагой, небрежно утерся рукавом рубахи и перевел дыхание.