— Это что? — громко возмутился Скарв Черноногий.
— Тсссс… — вяло шикнул великан, приложив бутыль ко лбу.
Черноногий недоверчиво заморгал. Ситуация становилась непривычно неловкой.
— Это кто? — вскинув голову, вопросил он (внезапно для себя несколько тише, чем намеревался), явно обращаясь к селянам. Жители Отмели неловко пошаркали ногами. Кто-то высморкался.
Мордоворот отнял бутыль ото лба. Посмотрел на Скарва сначала одним, потом другим глазом, потом обоими. Картинка упрямо не менялась — он видел перед собой одну свинью верхом на другой. Значит, оставалось с этим только смириться.
— А?.. — прохрипел великан, рассеянно следя за позабытым всеми Ари, который торопливо проползал мимо.
— Ты кто таков, спрашиваю! — рявкнул Черноногий.
Великан закатил покрасневшие глаза. Обдумывание вопроса заняло какое-то время.
— А ты кто?
Скарв возмущенно хрюкнул. Ситуация переставала быть неловкой, она становилась оскорбительно бескультурной. Ненависть ненавистью, но следовать нормам принятого героями и злодеями на инстинктивном уровне этикета необходимо.
— Скарв Черноногий! — надменно представился Скарв и, глядя на пьяного невежу с вершины воспитанности, принял в седле позу, достойную запечатления в мраморе.
Мордоворот тщательно обдумал услышанное. Задумчиво почесал лохматый затылок. Отпил из бутыли, поперхнулся. Потом поднял на Скарва виноватые пьяные глаза.
— Кто? — растерянно пробормотал он.
Скарв резко дернулся в седле. Шлем съехал ему на глаза. Черноногий злобно взвизгнул, сердито поправил шлем, уставился на мордоворота, буравя его закипающими от бешенства глазками. Пьяное невежество и недостаток воспитания — это одно, но откровенная серость — совсем другое. Незнание не может служить оправданием тому, чтобы не дрожать в ужасе от одного лишь упоминания имени:
— Скарв Черноногий! — прогремел Скарв, воинственно взмахивая мечом, и, привстав в стременах, повернул голову, демонстрируя свой не самый злодейский и совсем уж не героический, но серьезно оскорбленный профиль.
Мордоворот виновато потоптался на месте, пытаясь нащупать постоянно сбегающую от него точку опоры. Он с надеждой посмотрел на Скарва, на его ребят, обернулся на молчаливых селян, но и у них не нашел никакой поддержки и помощи. Поэтому просто отхлебнул из бутыли.
— Не, не слыхал, — признался он. — Или слыхал, да не помню. Паршивая у меня память на имена…
Скарв упал в седло, оскорбленный пьяным невежеством почти до слез. Ничто не могло задеть его хрупкие злодейские чувства сильнее, чем отношение к нему, как к чему-то незначительному.
— Это, слышь, свинья, — вдруг оживился великан, — ты не видал тут этих… как их, ну этих самых… мне еще им рыла начистить надо… Я, понимаешь ли… не местный… проездом тут…
Скарв с ненавистью и презрением уставился на него поверх шлемов сгрудившихся вокруг вожака ребят. Ограниченный набор мыслей, доступный злодейскому разуму Черноногого, вяз и тонул в зыбкой трясине негодования. Не знать, кто такой великий и ужасный Скарв Черноногий! Почему-то имена каждого забулдыги, которого тутошние черви подряжают для защиты и спасения, он знать обязан, а они через одного позволяют себе не знать, кто он.
— Эти бедолаги, — продолжал тем временем мордоворот, широким размахом бутыли указывая на бедолаг за своей спиной, — углядели во мне этого… как его, ну этого самого… и упросили того, ну… помочь. А я и согласился, — пожал он плечами с глуповатой простодушностью. — Мне-то нетрудно, когда народ хороший просит… Они еще и стол накрыли… — неловко улыбнулся он, но быстро помрачнел. — А потом приперся этот… козел старый… Давай, говорит, кто кого на спор?.. Не, ну из всех их он, конечно… самый… этот… ни разу даже рога не хотелось отбить… но козел он и есть козел…
Скарв, конечно, понимал, что Рыбачья Отмель — это не Ригнборг, богатейший город сьёмов и хугракков, да и Рыбий Берег отнюдь не Сильстронд, а самая что ни на есть беспросветная задница Симскары. Понимал он и то, что заносит сюда вовсе не цвет и гордость геройского общества, а, скорее, его полинявшее сожаление и безнадежность. Но царица Бейн и все владыки Диммхейма! Надо же иметь хоть немного совести!
— Да ты издеваешься надо мной, червь?! — рассвирепел Скарв, поднимая на дыбы воинственно взвизгнувшего ездового кабана. Толпа селян предусмотрительно шарахнулась в сторону, демонстрируя поразительную слаженность подобного действия, свидетельствующую о многолетней практике. — Я — Скарв Черноногий! Вождь банды хряк-берсерков, самой свирепой банды отсюда до Винденборга!
— О, точно!.. — великан приободрился, излучая пьяную, рассеянную веселость, но вдруг переменился в лице: — Чего?
Довольно сложно описать вид человека, который ожидал чего-то, о чем сам не имел представления, но, встретившись с этим лицом к лицу, внезапно осознал, что ожидал чего угодно, только не этого. Особенно если физиономия такого человека, заросшая густой растительностью, не очень-то располагает к яркой мимике не только от природы, но еще и в силу последствий пережитых тягот вчерашней пьянки. Поэтому физиономии этой было доступно лишь два выражения, одним из которых была недоверчивая, настороженная, глуповатая растерянность. Именно ее великан проявлял в данный момент.
Скарв Черноногий расценил ее неверно.
— Да, червь! — проревел он, удерживая рвущегося в бой кабана. — Мы — хряк-берсерки! И если уж ты такой весь из себя герой, значится, готовься! Сейчас ты отправишься к своим богам!
Обычный человек на такую угрозу, сделанную злобным антропоморфным хряком с недружелюбного вида мечом в руке, отреагировал бы закономерным ужасом и либо пустился в бегство, либо упал на колени, моля о пощаде. Герой возразил бы каким-нибудь громким заявлением и контраргументом, принимая воинственную позу и грозно поднимая оружие, чтобы художник, теоретически затесавшийся в толпе беззащитных селян, мог бы написать полотно о борьбе добра со злом. Мордоворот же только пошатнулся. Недоверчивости и настороженности на его физиономии, однако, стало в разы больше глуповатой рассеянности.
— Зачем к богам? — пробормотал он. — Не надо к богам. Чего мне там делать?
Скарв растерялся, но быстро взял себя в руки. Действительно, а что такому безмозглому ничтожеству делать в Медовом Зале Хаттфъяля?
— Ха! — злорадно ухмыльнулся Черноногий. — Значит, низвергну тебя в царство Бейн на вечные муки!
Великан задумчиво нахмурился и замотал понуро свесившейся головой, раскачиваясь вслед за каждым поворотом шеи подобно маятнику.
— Не, — сказал он, остановившись, и поднес к физиономии бутыль. — Эта вообще пинками меня погонит. Я с ней в этих… как их…
— Ну тогда просто сдохнешь, червь! — скрипнул зубами Скарв.
Великан оторвался от разглядывания глиняной бутыли, поднял на Черноногого глаза, полные надежды:
— Может, обойдется?..
Вождь берсерков самодовольно осклабился. Наконец-то хоть что-то похожее на условия, в которых можно работать.
— Ага! — торжествующе воскликнул он. — Трепещешь, червь?
— Нет, — честно признался мордоворот и протянул едва заметно подрагивающую руку. — Так, чуть-чуть только…
— Собрался молить о пощаде Скарва Черноногого? — вождь берсерков сделал отчаянную попытку не слушать, чтобы не лишиться того малого прогресса, которого успел достичь.
— А у тебя с собой? — немного поразмыслив, спросил великан, снова начав раскачиваться.
— Чеее?
— Ну, — мордоворот почесал за ухом, — «Пощади Черно-Че-То-Там»… это бормотуха такая, да? Я б не отказался. От местной браги вообще никакого толку…
У Скарва опустились руки. Он честно пытался, но решительно не мог и больше не хотел злодействовать в такой обстановке.
— Да чего ты себе позволяешь, ублюдок недоношенный?! — завопил он в отчаянии. — Ты совсем… — Черноногий осекся.
Могло показаться, что над тем местом, где разворачивались эти странные события, сгустились тучи. Вряд ли, конечно, это было на самом деле, поскольку нет ничего в этом мире более стабильного, чем вечно серое симскарское небо. Но Скарву действительно показалось, что на какой-то момент стало чуть серее обычного. Потому что великан вдруг перестал пьяно раскачиваться на месте, замер, а потом разогнул ссутуленную спину и расправил широкие плечи. Роста он и так был выдающегося, но почему-то стал еще выше. Взгляды Скарва, его кабана и ребят непроизвольно поползли вверх, чтобы найти ту высоту, на которой находилось лицо великана. Именно лицо — физиономией растерянного, полупьяного сельского дурака-переростка назвать его язык не повернулся бы. Это было мрачное, суровое, как симскарские зимы, и безжалостное, подобно северным ветрам, лицо с глазами, в которых медленно, но неотвратимо разгоралась ярость. Не та примитивная ярость, свойственная свирепому, неповоротливому зверю, которому по случайности или глупости отдавили больную лапу. Это была ярость звона мечей в пылу кровопролитной битвы. Ярость напирающих друг на друга армий. Ярость неистовых симскарских воинов, ломающих строй неприятеля. Ярость самой войны и бесконечных сражений, которые были, есть и всегда будут…