Он не ушел, даже когда мимо победоносно прошествовал Эйнар Сын Войны, окруженный шумной толпой обитателей Рыбачьей Отмели. На Старика никто не обратил внимания. Люди не любят обращать на него внимания. Такое часто бывает с чем-то, что всегда рядом, что привычно и не заслуживает лишнего взгляда. Единственным, кто мог бы заметить Старика, был Эйнар, однако тот был слишком занят. Старик не обижался на него. Он был слишком старым, чтобы обижаться из-за подобных мелочей.
Глава 2
В Рыбачьей Отмели жили простые люди и вели простую жизнь. Овцы, рыбная ловля, тяжелая работа на скупой симскарской земле, рожающей мучительно и непостоянно, — вот и все, что их, в общем-то, заботило. Они не размышляли о политике, им было совершенно плевать на танов, хэрсиров, ярлов и конунгов, они даже толком не знали, есть ли у них свой собственный ярл. Да, когда-то они платили кому-то там дань, но как пришли хряк-берсерки, ни один ярлов сборщик здесь не появлялся. Они не размышляли о богах, чего о них вообще размышлять? Они есть, есть взаимные обязательства, надо только их соблюдать, тогда никто не останется в обиде. Они не размышляли о смерти и не боялись ее. Она безжалостна и несправедлива, но она в порядке вещей, так чего делать из этого трагедию? И совсем уж местные не размышляли о названиях, а на тех, кто выдумывал для себя мудреные, непроизносимые имена, смотрели как на не вполне здоровых. К чему сложности? «Море» для моря — отличное название. И «Лес» для леса тоже. В море водится рыба, у моря есть берег? Значит, это Рыбий Берег. Тут мельче, чем вон там, живут рыбаки здесь, а не там? Значит, Рыбачьей Отмелью и назвались. Все просто. А все эти Ригнборги, Винденборги, Вальлайсингены — это от безделья. Живут там лодыри, заняться им нечем, вот и выдумывают всякое.
Поэтому местные и хряк-берсерков звали просто грабителями, а их дань за защиту — грабежом. От кого тут вообще защищаться? От морского окуня, трески и форели? Рыбаки и сами научились за долгие поколения глушить веслами особо строптивые и агрессивные экземпляры. От штормов и бурь? От них защитит лишь Хавед, Мать Море, и ее Сыновья и Дочери. От стор-йордских налетчиков или добрых симскарских соседей? Последний драккар видели прадеды, да и тот сел на мель — не пригоден Рыбий Берег для мореходов, и возьмешь здесь меньше, чем потратишь.
Вот и жили на Рыбьем Берегу в тишине и спокойствии, пока не объявились хряк-берсерки. Жили бы, конечно, и с ними, только хуже, чем без них, но пришел Эйнар Сын Войны…
***
— Да кто он вообще такой, ентот ваш Сын Войны?
— Ты чего? Откудова свалился-то?
— Не слыхивал, что ль, никогда?
— Как ему слыхивать-то? У него ж уши шерстью заросши — вон оно до чего доходит, коль с овцами возиться с утра до ночи.
— А ты с рыбами цацкаешься. Рот разеваешь и токмо — блоп, блоп — пузыри пускаешь!
— А ну тихо, соседи! Неча орать в моей кузне, значится. Кто орать будет, того-этого выброшу, вот. А Эйнар Сын Войны — это вам не это! Это личиннось, вот!
— Какая-такая личиннось, э? Енто ваще че такое?
— Дурья ты башка! Енто ж по-заморски, а у их там все простое по-дурному названо. Вот и личиннось ваша по-заморски «личинка» значится, так-то!
— Я вот тебе за такое ща, вот!
— За че? Че я такого сказал? У тебя братцы в кузнечестве ни гу-гу были, так хотя бы свет повидали, в походы за Море ходили. Слов заморских набрались, сам говорил!
— Тихо, люди, не орите! Эйнар Сын Войны — никакая не личиннось, а наш самый, значится, геройский герой, симскарский, то бишь. О нем каждый скальд хоть раз да песню сложил. Нет героя знаменитей и сильней на всей Симскаре. И за Морем тоже нет!
— Эт че, он сильней Магни Маслобойки?
— Ха! Десятка Маслобоек, даж когда Маслобойка не Маслобойкой, значится, а Каменной Рукой еще был, вот!
— Оооо!
— А десятка енто скока?
— Это… значится… стока, скока ты никогда не сосчитаешь, вот!
— Аааа… ишь ты!
— Откудова ж он такой взялся?
— Дурак, что ль? У самого двое бегают, нюжто не знаешь, откудова люди берутся?
— Люди-то откудова берутся, знаю. Да вот тока не видывал я, чтоб люди кулаками в небо кого-нить запускали.
— Ну, твоя правда. Не человек он, а только это, наполовину такой. Сам Война у него в папашах. От Войны он силищу свою и получил, да.
— Угу, силища такая — быка уложит, ежели по холке хлопнет.
— Какое там уложит! Через весь Рыбий Берег на плече пронесет!
— Не быка, а двух. И не через Берег, а через всю Симскару.
— Чего быки ваши? Эка невидаль! Я слыхал, как он дюжину человек зараз из ямы вытащил. И одного подземного карла! А в карле весу, что в дюжине человек, так-то!
— Карлы, ха! Я слыхал, как Сын Войны ладью купцовую волоком на себе один-одинешенек по земле протащил и не взмок даже!
— А я вот слыхал, в Лейхоре парень был. Говорят, папаша евонный когда-то бабу лесную того, значится. Она ему из леса опосля и принесла дитятко на воспитание.
— И чего?
— Да того. Сходил как-то парень в лес, да не вернулся — волки сожрали. И силищи у него никакой не было. И ваще дураком вырос.
— Тьфу! То лесная баба, а то сам Отец Война! Ты это, ровень-то не путай, лапоть!
— Ну, а мамашей у него кто тогда, а? Мать Рода?
— Балда! Была б у него мамашей Мать Рода, он бы богом был, а он тока наполовину таковый.
— Не мамаша у него была, а мать, не путай. Это у тебя мамаша, потому как ты лапоть дурной, а у героев — матери, так-то!
— Знаю ее, да…
— Ты? Откудова?
— Так в Лейхоре том же на ярманке один скальд певал, оттудова и знаю, да. Достойная была женщина, честная, работящая, жена одного бонда из ентого, как его, Норстронда, кажись.
— Э? Как енто? Ну, согласный, может, и работящая была, но ежели не от мужика своёго родила, какая ж она честная да достойная? С богом любилась аль не с богом, я б ее за такое так хлестал, чтоб до осени на задницу сести не могла!
— Вот потому-то, бестолочь, что тебе б лишь бы девку по заднице лупить, они от тебя и бегают. А Эйнарова мать мужику своёму не изменяла. Он у ей в походе сгинул, а Война к ей ночью явился, мужем ейным прикинувшись, так-то!
— Зачем енто?
— Зерна на гумне посчитать!
— А зачем им зерна считать?
— Ой, дурак…
— Не, сосед, заливаешь. Я слыхал, мать у его не бондихой была, а рыбацкой женой из Лаунд-фьорда. Тока они, значится, оженились, распробовать друг друга не успели, тут море мужика у ей и забрало. А Отец Война как раз мимо летел, в Мидстед, там ярлы воевать надумали, глядь — девка-то какая, в соку, цвету самом да в печали. Вот и задержался, утешил. На войну опоздал, зато героя сделал, ха-ха!
— Война на войну опоздал, ха-ха!
— Сказанешь ты, сосед, хо-хо!
— Чего гогочите, людишки? Не так все было. Мать у Эйнара не бондихой и не рыбачкой была, а княгиней заморской. Ее какой-то ярл Аустурда из похода привез. Ярл в нее до одури втюрился, воевать с-за ней пошел, когда ему тамошние знатные господа от ворот поворот дали. И Отец Война в нее втюрился — така красавица была, княгиня ента, в жертву потребовал, а ярл отказал. Потому Война и угробил его, а опосля в евонном обличье к ей во сне пришел.
— А зачем пришел?
— Ложки перепрятать, чтоб не свистнули!
— А че их прятать-то? Жалко, чего ль, ярлам ложек?
— Дурак ты и есть дурак!
— Брешете вы все, ага. Я вот слыхал, мать Эйнарова была Девкой меча из Скогринна, ну, из ентих дурных баб, что мужиков к себе не пускают, им лишь бы сиськами трясти да мечом махать. До того злющей, лютой бабой была, что самого Отца Войну уделала, когда он ее на бой вызвал, и велела ему себя ублажить. И героя родила прямо в самом жару битвы, вот так!
— Разве можно бабе в бою рожать? Ты енто как себе мыслишь, бестолочь, а? Ее ж там сразу того, и дите затопчут!
— А его енто, валькирии унесли.
— Валькирии в Медовый Зал токмо уносят и токмо мертвых, кто славно в бою помер. А дитев паромщик в Додхейм перевозит, так-то!
— Когда я выласту, я тозе Девкой метя стану, наутюсь длаться и всех мальтисек побью, ни одного к себе не подпусю. Меня полюбит бог, мы позенимся, у нас лодятся дети и они тозе станут гелоями, плавда-плавда!
— Брысь, малая! Неча взрослые разговоры слушать!
— А вот не уйду!
— Астрид! Где ты там? Бирну уведи!
— Бирна? Бирна! Домой! Быстро!
— Не хотю!.. Ой! Мама!
— Домой, сказала!
— Правильно, дитям да бабам не место, где мужики речь ведут…
— Заткнись, морда овечья! Тоже мне, мужик сыскался! А ты чего, увалень, расселся? С дружками он тут языками чешет! А ну пошли!
— Астрид! Ай, да ты че?
— А НУ ПОШЛИ!
— О-хо-хо, вот вам и Девка, без меча, да лютая…
— Чтоб меня моя вот так таскала да на людях… ох, попотчевал бы, попотчевал кулаком опосля…
— Ты? Да Эдну свою? Ха! Слыхали, как давеча она тебя скалкой по дому гоняла!
— А ты че, подслухиваешь под чужими окнами, че внутрях делается? Я тебе ща!..
— Цыц!
— Ну, так енто, ну родил Война себе сына от бабы, княгини аль рыбачихи, бондихи аль девки злющей с сиськами и че? Вся, чего ль, его заслуга в том? Потому он такой знаменитый да геройский?
— Нет, знамо дело. Вырос он, значится, выучился премудростям, того-этого, воинским и пошел подвиги совершать, вот.
— А зачем?
— Молчи, дурак!
— Не, дело спрашивает. А впрямь, зачем подвиги совершать пошел? Чего ему без подвигов, чего ли, плохо жилось? С такой-то силищей да при таком папаше ого-го чего наделать можно!
— Так енто ты наделать горазд, потому как дубина неотесанная, а он герой! Ему геройствовать надобно. Вот он и геройствовал. И Неглур из Диммхейма попер, и с Эльдуринна шкуру спустил, и кита Скельфилехта драккары жрать отучил, и в сад княгини альвов за соловьями Сотсаера влез, и Раска, коня своего, изловил, и великанов Ильд-Йорда победил, и чудовищу из Миркридскора башку снес, так-то!
— И всего-то? Тоже мне герой. Больно дыма много, да огня не видать.
— А ты-то чего геройского сделал, а? Для тебя дров наколоть — уже подвиг. Това твоя вечно плачется!
— А ты кто таков, что б баба моя тебе плакалась?
— Ха! Да она всей Отмели плачется! Плачет, мол, променял жену на овцу, где ж такое видано?
— Ах ты!..
— Тихо, соседи! Ссоры, значится, в моей кузне не потерплю! Охочи кулаками чесать — так в поле, значится, пожалуйте, вот! А ежели думаешь, оно это, подвиги такие совершить, что плюнуть, так ты это, не правый, вот. Тут героем великим надо быть и не абы каким, значится, а самым-самым, вот. И ужель ты себе думаешь, Эйнар это, подвиги свои, значится, совершил да успокоился? Кабы не так, сосед! Об ентих-то просто все знают, даже в нашенской Отмели, вот! А сколько такого-этакого, о чем мы не слыхивали, а? Вот брат мой — да не иссякнет мед в его кубке за столом Медового Зала, значится, — слыхал, как Эйнар ярла Блэнга за жадность наказал. И как медведя заговоренного, Брюнна, изловил. И как драуга из Свартгрёфа хитростью одолел да курган его обчистил. А в Лейхоре на ярманке, значится, ежели спытать, так тебе сразу и скажут: там-то Эйнар тролля отучил людей это, за проход по мосту обдирать, там-то девку, значится, у злодея умыкнул да в деревню вернул, там кобольда, того-этого, из шахты выгнал. А сколько он людей лихих к Бейнихе отправил — о том и все скальды симскарские вовек не споют, вот! А как услыхал Эйнар, что и у нас на Берегу завелись эти, негодники, значится, вот и к нам пришел, вот.
— А че ж шел так долго? Хряки вона скока нас того, тиранят, стало быть, а герой тока щас пришел.
— Почем мне знать-то? Занятый был, видать. Он же конунг, значится, у него свой двор, чертог далеко за Морем, того-этого, стоит и земли немало. Такое хозяйство так сразу и не бросишь, вот. Господа ж дворовые они это, ворье одно, с такими тока за порог — все растащат зараз, вот. Надо, значится, посчитать всех, кого посадить, чтоб не разбежалися, кому — погрозить, кого поучить, выбрать из их такого-этакого, чтоб воровал в меру…
— Ага, вот так вот прямо конунг заморский все хозяйство бросит да попрется на Симскару, чтоб рыбаков каких-то с беды выручать. Глупость енто, сосед, не затем Сын Войны к нам пришел.
— Никакая не глупость. Помните Дагрун Слепую, вещунью енту из Лейхора?
— Как не помнить? Помним.
— А помните, навещала она, мол, явится великий герой да от хряков нас избавит?
— Агась. Полдюжины таковых явливалось, не меньше, и все великие. Велико кричали, какие они великие, велико жрать и пить горазды были, а как за дело браться — так сразу деру. А не, вру, парочка оставалося. Один даж бился, даж крепко, пока его хряки на копья не подняли. Потому как дурной был, такой дурной, даж Хегни не такой дурной.
— Енто чего енто я не дурной? Очень даже дурной! Во, какой дурной!
— Молчи, дурак.
— И ты умолкни. Дай умным сказать, коли сам ума не нажил. Вещунство енто тебе не енто, енто сила, брат! Вещунов да вещуний сама Судьба слушает, а Судьба — она такая, никак не угадаешь, чегось у ей в башке творится. Бывает, вещун аль вещунья просто так чего ляпнет, не подумавши, но ежели Судьба услыхала да понравилось ей али развлечься захотелось — тут тебе вещунство и вышло. Сказано: придет великий герой, значится, придет, Судьба все так обстряпает — никудыть не отвертится. Ну и чего, что с полдюжины великих приходило? Чего толку, коли великим сам назвался? Надо делом енто доказать, чтоб тебя люд таковым признал. Эйнар — великий герой, с ентим все согласные? Все. А конунг он там, пастух аль рыбак — так все без разницы. Конунгом енто он тепереча сделался, а героем давно уж был. Вот и пришел в Отмель, бо Судьба так повелела, а против Судьбы никто не могет спорить, так-то!
— Экий ты умный. И где набрался?
— Так то вы, дурни, промеж собой токмо шушукаетесь, а я умных слухаю. Мне жрец бродячий сказывал, а жрец поумней нас всех в таком будет. Это вы с овцами да рыбами возитесь, а жрец-то раз-ду-мы-ва-ет, так-то!
— А мож, тебе, умнику этакому, по балде-то двинуть, чтоб посередь нас, дурней, тебе уютней было?
— А может, это, тебе двинуть да с кузни, того-этого, вышвырнуть? Сиди, коль сидишь, да слухай, чего тебе толковый люд сказывает, вот!
— Ну лады, коль жрец сказывал, мол, сама Судьба позвала, так не отвертишься. А чего Эйнар ентот ваш один-то пришел? Чего дружину с собой не кликнул, ежели конунг заморский? С дружиной-то оно всяко лучше.
— А на кой ему дружина? Он один дружины стоит!
— Ага, и жрет за две!
— А тебе жалко для героя, чего ли?
— А тебе? Сам-то чего вчера орал, а? Вспомни.
— Ага. Еще и ныл, мол, уши заворачиваются от пустозвонства пьяного!
— А чего я? Сам, чего ль, не ныл?
— А я чего? Я ж не знал, что енто Сын Войны!
— А чего он не назвался вчерась?
— Молчи, ду!..
— А и вправду, чего?