Суруссу тихо рассмеялся, а Марьям стиснула зубы. Она всем сердцем желала, чтобы сейчас он чем-то разозлился, накричал на неё, ударил — так было легче решиться на то, что собиралась сделать женщина. Но Моррот был слишком добрым, и княгиня Суруссу не могла заставить себя даже обернуться к нему. Почему было так мучительно больно?
— Как твоё путешествие в Бухту Келестии? — поинтересовался мужчина, оборачиваясь к Марьям. — Ты же искала себе ткани для нового платья.
— Мне не понравилось, — отрезала княгиня, едва сдержав всхлип. — Они все были слишком тёмные и тяжёлые. Я хотела что-нибудь совершенно лёгкое, воздушное…
— Я так и подумал, когда мне сказали, что ты вернулась ни с чем, — пробормотал Моррот и сел в постели. — Ты выглядишь какой-то болезненной сегодня. Уверена, что всё в порядке?
Марьям лишь отрывисто кивнула головой, не оборачиваясь к нему. Она не хотела смотреть в глаза мужу, не желала даже думать о том, что ей предстоит сделать. На его тумбе стоял бокал с вином, в который заранее был влит быстродействующий яд. Каким бы жестоким иногда ни был Моррот, Марьям не могла позволить ему мучиться перед смертью. Она хотела, чтобы он просто уснул, и никогда больше не просыпался.
— Ты ещё вечером выглядела уставшей, — заметил Моррот, осторожно убирая с подушки прядь её волос. От касаний князя Марьям становилось настолько больно в душе, что она вздрагивала так, будто её били острым ножом или кнутом. — Уездный князь Хогидж, который служит твоему брату-Варану, беспокоился о тебе. Он сказал, что ты была слишком бледная.
Марьям приглушённо хмыкнул. И почему это какой-то Хогидж смотрел на неё, а родной муж — нет? Чем в этот момент занимался сам Моррот, раз о состоянии своей жены узнал только сейчас? С большим трудом княгиня взяла себя в руки и приглушённо пробормотала:
— Передай ему, что я абсолютно здорова, и ему совершенно незачем волноваться обо мне. Я благодарна за его внимательность, но в мою жизнь вмешиваться не стоит.
Моррот её словами был удивлён, особенно последним предложением. Хогидж и не думал лезть в личную жизнь Марьям, с чего она вообще это решила? Тяжело вздохнув, мужчина убрал ещё одну её тёмную прядь и улыбнулся:
— Видела племянника Хогиджа? Семилетний паренёк. Он, кажется, четвёртый ребёнок в семье…
Марьям едва заметно вздрогнула. Моррот очень редко заводил разговор о детях, и это пугало княгиню. Ей вдруг показалось, что муж каким-то образом узнал о её беременности. Когда? Как? Нет, это было просто невозможно. Впрочем, тревоги Марьям оказались напрасны. Но она совершенно не ожидала того, что скажет Моррот в следующее мгновение.
— Знаешь, мальчишка же имеет минимальные шансы на наследство, — произнёс князь, слегка прикрыв глаза. — Мало того, что он сын младшего брата Хогиджей, так ещё и самый маленький из всех его детей. А если бы мы его усыновили, он смог бы стать наследником Нормада.
Марьям вздрогнула и, резко поднявшись, посмотрела на Моррота широко распахнутыми глазами. Женщина даже позабыла о том, что всего мгновение назад тихо плакала, укутавшись в одеяло. Она не ожидала подобного от мужа и даже не знала, что ответить. Губы отказывались шевелиться, и Марьям с большим трудом выдавила:
— Ты… предлагаешь усыновить… чужого ребёнка?
— Просто я подумал, что нам нужен наследник, а ты не можешь иметь детей… — пробормотал Моррот, отвернувшись от неё. — Знаешь, все эти связи с женщинами… я оставил тебя совсем одну, когда ты даже радости материнства испытать не можешь. Я… я был такой свиньёй, Марьям.
Княгиня почувствовала, как слёзы начали душить её. Она не выдержала и заплакала. Сердце сжалось в комок от боли. Ну почему, почему Моррот говорил всё это именно сейчас? Как будто чувствовал приближающуюся смерть. Но Марьям не могла. Её трясло, как в лихорадке, и дрожащими руками женщина теребила край одеяла. Этот человек, изменявший ей столько раз, бивший, когда ему что-то не нравилось — он вдруг стал совершенно другим. Когда Марьям взглянула на него, она не увидела того жестокого холодного князя, по обыкновению своему взиравшего на неё сверху вниз. Это был уставший мужчина с сединой в угольно-чёрных волосах, с глазами, полными печали и боли. Он сам осознавал всю отвратительность своих поступков и ждал от жены лишь злости и ненависти. Марьям видела это по его взгляду, вдруг ставшему безразличным ко всему, что происходило вокруг.
— Ты очень понравилась Шиену, этому мальчику, — едва заметно улыбнулся Моррот, смотря куда-то мимо Марьям. — Он меня весь вечер о тебе расспрашивал, так что я даже и не заметил, что тебе было плохо. Прости, если это задело тебя.
Марьям стиснула зубы — нет, она не могла больше этого терпеть. Резко схватив Моррота за руки, женщина посмотрела ему прямо в глаза. Куда делся тот жестокий холодный князь? Где тот могучий воин, за которым княгиня Суруссу порой чувствовала себя, как за каменной стеной, защищённой от любых невзгод и напастей? Почему вместо него теперь рядом с ней лежал уставший старик, отказавшийся от всего: от борьбы, от собственных желаний? Почему лишь спустя двадцать лет этот человек впервые задумался о том, что чувствует его жена? Как будто… как будто он что-то понял. И это переменило его.
— Скажи мне, Моррот, — прошептала Марьям, смотря ему прямо в его уставшие глаза. — Скажи мне правду. Почему только сейчас? Что ты узнал такого, что так изменило тебя?
Моррот вяло улыбнулся уголками губ и мягко прикоснулся к шее Марьям. Женщина не дрогнула, продолжая буравить его взглядом.
— Столько лет я изменял тебе, приводил во дворец девиц, зная, что ты прекрасно это видишь, — прошептал князь, слегка прикрывая глаза. — Все эти годы я обвинял тебя в том, что ты не можешь родить мне наследника. Мне не нужно было объяснение, я не желал разбираться в причинах. Я всего лишь поставил крест на тебе, решив, что всём виновата ты. И лишь спустя двадцать лет я наконец понял, что ты была здесь совершенно ни при чём. Все эти годы… ты могла провести с другим мужчиной… стать любящей матерью чьих-то детей. Уверен, они были бы замечательными.
Глаза Марьям вновь наполнились слезами. Она не могла поверить в то, что слышала собственными ушами. Моррот понял всё, вот в чём была причина его состояния. Каково было для князя узнать, что всё дело в нём, и жена не виновата в том, что род Суруссу до сих пор не был продолжен? Как будто Моррот переставал быть мужчиной. Марьям прекрасно понимала, что он чувствовал сейчас. Потому что именно с этими мыслями княгиня ходила все долгие двадцать лет, пока Рагна не рассказала ей радостную весть. Но отчего же на сердце было так тревожно?
— Моррот, — вдруг произнесла Марьям, чувствуя, что больше не может молчать. — Моррот, ты хорош, и я не такая невинная, как ты там себе думаешь. Ты водил девиц во дворец, прекрасно зная, что я всё это вижу. А я… а я как маленькая девчонка влюбилась. Я снова почувствовала себя так, словно мне шестнадцать лет, и я свободна, как птица. И нет никаких правил, обязательств, которые могли бы сдерживать меня.
Моррот удивлённо смотрел на неё, не понимая, о чём она говорит. Когда слова Марьям вдруг стали ясны ему, лицо князя исказилось болью, и усталые глаза потемнели. Опустив голову, мужчина пробормотал:
— Чтож, я понял… Нет, я не обвиняю тебя ни в чём, Марьям. Я был слишком жесток к тебе, поднимал на тебя руку. Нет ничего удивительного в том, что я стал тебе совершенно не нужен. Я удивлён тем, что все эти годы ты продолжала быть моей женой, несмотря ни на что. Я понимаю, что… — рука его потянулась к стоявшему рядом бокалу.
— Да ничего ты не понимаешь! — воскликнула Марьям и соскочила с кровати. Рука её сомкнулась вокруг бокала, и женщина со злостью швырнула его о пол. Вино разбрызгалось по ковру, оставив тёмно-красные, словно кровь, пятна. — Я беременна, Моррот!
Мужчина изумлённо уставился на неё, не понимая, о чём она говорит. В глазах его промелькнул ужас — он только сейчас осознал, что Марьям изменяла ему настолько. Она была беременна, но не от него. А от чужого мужчины, который наверняка не относился к ней столь же жестоко, как князь Суруссу.