– От этого тоже веет.
– Ты всегда можешь развести собственный.
Она отвела от него взгляд и вновь полностью сосредоточилась на сабле.
– Я тебе не нравлюсь.
Это был не вопрос.
– Людям не нравятся Ловчие. Тебя это удивляет?
– Нет, – вздохнул он. – Нисколько. Хотя я продолжаю удивляться, отчего это так.
Она вернулась к заточке сабли, проигнорировав издевку.
– Сказать по правде, Кайлеан, я не знаю. Отчего люди порой относятся к нам словно к Помётникам? Почему в той комнате, когда я сказал, кто я такой, мне показалось, что они охотней увидали бы а’кеер Молний под своими окнами, нежели меня?
Ззиип, ззиип замерло. Она внимательно взглянула на собеседника: тот казался и правда заинтересованным в ответе.
– А что бы ты сделал, прикажи кха-дар тебе уносить ноги? Если бы он не захотел отправиться сюда?
– Ну… не знаю, не пришло мне это в голову…
– Не обманывай меня, монах. Что бы ты сделал?
Тот отвел взгляд:
– Храмовый суд. Или княжеский трибунал.
– Вот именно, – кивнула она. – Согласно Кодексу, ты можешь заставить нас принять участие в этой битве, даже если нам этого не захочется. Нет-нет, – добавила она быстро. – Мы тоже убиваем Помётников, едва только на них наткнемся. Но мы не любим людей, которые могут нам приказывать. Не для того ты вступаешь в вольный чаардан, чтобы потом принимать приказы невесть от кого.
– Вот уж спасибо.
– Не за что, монах. Тут – степи. Люди живут, как хотят, – и решают свои проблемы так, как хотят.
Ловчий кивнул:
– Именно поэтому ментор мой повторял, что в ста милях к западу от Амерты империя – всего лишь название. И всегда, когда он говорил так, кривился, словно от зубной боли.
Кайлеан пожала плечами.
– Тут – степи, – повторила она. – Милях в двадцати отсюда течет река, а за ней – се-кохландийцы. Полагаешь, кто-то станет здесь переживать из-за каких-то там запретов и приказов? Из-за какого-то там Кодекса или храмовых законов, если всякий день и ночь дом у тебя над головой может загореться? Человек спокойно едет навстречу, и вдруг – щелк, и пытается дышать горлом, пробитым стрелою. Маленькие девочки, выходя пасти гусей, берут с собой не вербовые ветки, а луки и дротики. Жрецам хочется, чтобы все было славно и красиво, словно в святых книгах. Бормочут они о Помётниках и о милости Владычицы, которую надобно еще заслужить. Но когда бандиты стреляют в твою семью, их рядом нету, – говорила она все быстрее, со все бо́льшим чувством. – Потому не рассказывай мне о каком-то там старике, что кривится при одной мысли о границе, потому что сидит он в городе, за стенами, спит под пуховой периной и знать не знает, каково оно – жить здесь, с кочевниками и бандитами под каждым кустом!
Ловчий приподнял руку в защищающемся жесте:
– Я ведь ничего не говорю, езжу вдоль границы достаточно долго, чтобы знать… реалии. Даже когда тут правил Храм, здешние места считались дикими и слабо цивилизованными. Масса полуоседлых кочевников и прочих племен. А когда пришел Меекхан – стало и того хуже. Меекханцы с запада, вессирийцы из-за гор, инуовы, лаферы, недобитки хеарисов и так далее. Всякий, кому тесно в родных землях, попадал сюда. И… Что тебя так смешит?
– Дурак, греющийся у огня, – сказала она, широко ощерившись. – О, Владычица, милосердная к убогим разумом… Ты и вправду ничего не понимаешь?
Мужчина смутился, явно обозленный.
– Я не верю, что ты слишком долго ездишь по степям, – продолжала она. – Иначе бы ты не говорил «когда здесь правил Храм» так свободно. Миновало триста лет со времени, когда империя поглотила земли Храма Лааль Сероволосой, но все равно остались здесь те, кто ярится от одного воспоминания о власти жрецов. И когда кто-то столь легко об этом говорит, то он просто напрашивается, чтобы ему подрезали подпругу.
– Не горло? – Ловчий был раздражен, на щеках его появился румянец.
Она усмехнулась еще шире:
– Подрезанная подпруга не кровавит, а когда на полном скаку седло съедет с конской спины, ты все равно не выживешь. Такое бывало. Не желаешь поспать?
Он зарумянился еще сильнее:
– Я не могу заснуть перед битвой. А ты?
– А я могу – разве что приходится ждать на краю Урочища, – скривилась она. – Не то чтобы приходилось мне делать такое слишком часто…
Некоторое время они молчали. Он всматривался в огонь, она выглаживала оселком кончик сабли.
– Тогда… – Он колебался. – Если простишь мне нескромный вопрос, что же ты здесь делаешь?
– Что я здесь делаю? А-а… в смысле, почему я гоняю по степям с саблей и луком в руках, вместо того чтобы где-то там вышивать белье для приданого? Я воспитывалась в горах, под Олекадами, выросла же здесь. Живу собственной жизнью и не тороплюсь рожать детишек какому-то вечно пьяному пастуху.