Оба кавалериста на гнедых обернулись, но было уже поздно. Лея въехала между ними и, прежде чем они успели закрыть удивленно распахнутые рты, ринулась вперед.
Из нескольких десяток глоток вырвался предупреждающий крик. Ездок на сивом жеребце был хорош, он не стал тратить время, чтобы оглядываться и проверять, что случилось, – только пригнулся в седле и ударил в конские бока острогами. Жеребец рванулся, из быстрого галопа перешел сразу в карьер.
Кайлеан с пониманием кивнула:
– Хороший конь.
Вот только хорошего коня было маловато для серого демона, в которого превратился конек Леи. На глазах у собравшихся на холме солдат расстояние между животными начало сокращаться так быстро, словно сивый жеребчик бежал по смоле. Шесть корпусов, пять, четыре… Когда лидирующий всадник оглянулся через плечо, Лея была уже в трех корпусах за ним и сокращала расстояние. Кавалерист заорал что-то и ударил острогами так сильно, что конские бока покраснели от крови. Кайлеан скривилась.
– Дурак, – прокомментировала она. – Конь не станет бежать быстрее, но начнет нервничать и может свернуть шею. Себе и всаднику.
Животные исчезли за холмом. Сопровождали их крики солдат и всадников из чаардана Ласкольника, однако первые теперь кричали с куда меньшим чувством. Кайлеан взглянула на молчащего чародея и впервые широко улыбнулась:
– Чародей, офицер, дворянин и кавалерист. Так тебя можно называть, верно?
Он кивнул, послав ей хмурый взгляд.
– Но не наездник, я права?
– Что ты этим хочешь сказать?
– Я? Ничего. Совершенно ничего. Только вот настоящий наездник, глядя на конька Леи, едва ли не сразу же задумался бы, отчего девушка из свободного чаардана, причем чаардана Генно Ласкольника, ездит на том, что напоминает гибрид пони и мула. Что такое в этом животном, что она доверила ему свою жизнь?
Крики солдат снова взметнулись и смолкли.
– Она его обогнала, – прокомментировала Кайлеан, не спуская взгляда с мага. – Когда ты в чаардане, ты зарабатываешь на хлеб, сопровождая караваны, оберегая стада и табуны, схватываясь с кочевниками, а порой переходя реку, чтобы отбить пленников или взять добычу. Хороший конь и хорошее оружие – это твоя жизнь. Понимаешь, маг?
Он кивнул:
– Понимаю.
– Конь Леи зовется кан’нор. – Она снова повернулась в сторону круга. – И это вовсе не кличка, но название определенного типа животного, что бегает быстрее прочих зверей. На языке арениров кан’нор означает духа-молнию. Такой конь не принадлежит ни к одной породе, он может оказаться как тяжелым полугарисом, так и длинноногим канейем, и его невозможно распознать на первый взгляд. Уверенно можно сказать одно. Если он за кем-то гонится – будет лететь, словно ветер, понесется быстрее своего противника и никогда не проиграет. Никогда. Разве что пара таких коней встретятся во время гонки.
– И что тогда?
– Тогда они несутся карьером, пока у одного из них не разорвется сердце. Но даже тогда он умирает счастливым – как говорят.
– Ты много болтаешь, лучница.
– Я не первый раз слышу это, чародей.
Кони вырвались из-за поворота. Впереди мчалась серая молния, поднимая изрядное облако пыли и с каждым ударом копыт отрываясь от остальных. Если в этой гонке некто и был гончей, то отнюдь не солдатские лошади. Конек Леи промчался мимо линии, и на миг казалось, что полетит дальше в степь. Девушке с немалым трудом удалось перевести его в галоп, потом в рысь и повернуть. Конек шел боком, явно не хотел слушаться узды и успокоился, лишь когда кавалеристы остановились, пройдя линию. Он знал, что выиграл.
Все солдаты таращились на животное, которое еще несколько минут назад тянулось, опустив голову и дыша настолько тяжело, будто вот-вот готовилось пасть. Теперь мышастый жеребчик задрал хвост кверху, гордо вскинул голову и шагал так, словно дефилировал перед императорской трибуной.
– Мошенник!
Кайлеан даже подскочила, услышав этот голос. Аберлен-гон-Саве шел в сторону ее кха-дара и размахивал руками. Красные пятна на щеках наверняка выступили не только из-за вина.
– Ты специально подсунул мне под нос эту клячу, чтобы я ее выбрал! Ты приказал девушке притворяться, что ее конь едва-едва стоит! Ты мошенник, Ласкольник!
Командир повернулся в сторону генерала и сложил руки на груди. Она знала этот жест, а еще лучше знала выражение, которое появилось на лице Ласкольника. Кха-дар был уже не раздражен, а зол.