Часть разрушенного аркатурного пояса с фигурами святых и с толстыми резными колонками Ермолин поместил на стенах в один ряд. И все же иные святые попали не на свои места. Он был опытным строителем, но строгих церковных канонов не знал и понятия не имел, как положено размещать фигуры на композициях, посвященных различным церковным праздникам. Да, наверное, ему просто не хватило ни времени, ни терпения. В конце концов он махнул рукой и сказал каменщикам — пусть выкладывают стены как попало.
Пошла работа быстрее — только давай подноси камни. Иные из них плохо прилаживались, и тогда мастера клали их тыльной стороной вперед, пряча резьбу от взоров людских.
Так на стенах восстановленного собора вместо строгого порядка «Премудрости Божьей» получилась невообразимая путаница — святой чередовался со свирепым драконом, к дракону прижималась половина ангела, рядом полулежал какой-то младенец, а сверху страшный грифон скалил зубы, точно собираясь проглотить стебель с лилией.
Есть еще неточность в летописи: Ермолин восстановил собор не «как прежде». Он получился чуть ли не вдвое ниже и совсем не таким стройным и воздушным, как другие памятники владимиро-суздальского зодчества.
И все же надо благодарить Ермолина, что жемчужина дожила до нашего времени, хотя и в искаженном виде.
В XVII веке в соборе для «светлости» растесали широкие окна, при этом безжалостно уничтожили много резных камней, затем пристроили шатровую колокольню. В XVIII веке эту колокольню снесли и воздвигли другую, повыше, в стиле классицизма, совсем заслонившую здание. После революции стараниями И. Э. Грабаря эта колокольня и прочие позднейшие пристройки были разобраны, и собор стал таким, как на фотографии.
Больше всего он похож на приземистый крепкий гриб-боровичок, с нахлобученной, чрезмерно большой и круглой шляпкой — куполом, которая совсем придавила толстый корень — низкие стены. Летописная «церковь чюдна» превратилась в чудную. Собор откровенно некрасив. И все же он покоряюще уютный и милый. Когда еще юношей я впервые увидел его, то невольно улыбнулся, хотя тут же упрекнул себя: будь серьезен — перед тобой жемчужина!
А он и впрямь драгоценность, запрятавшаяся посреди заурядных городских построек. Много раз я приезжал в Юрьев-Польской и всегда, подходя к собору, испытывал неизъяснимую внутреннюю дрожь. Не издали надо на него глядеть, а подходить вплотную, долго рассматривать в упор каждый камень.
В последний мой приезд меня ждала неожиданность. Я привык видеть камни, слагающие стены Георгиевского собора, жемчужно-серыми, покрытыми лишайниками и пылью шести с лишним веков. Теперь передо мной стоял собор столь ослепительной белизны, что мне пришлось сощуриться. Его стены были куда белее облаков, освещенных солнцем, куда белее других древних владимирских памятников. Одну из стен собора загородили леса, два молодца залезли наверх и капроновыми щетками осторожно счищали с камней лишаи. Они возвращали стенам их изначальный вид.
Я понял, что у собора началась вторая жизнь. Он похорошел несказанно. Пошел его обходить. Я разглядывал отдельные камни, перед некоторыми останавливался в восхищении, смотрел на них совсем иначе, нежели прежде[32].
Каждый камень потрясает. Самый впечатляющий — это огромная глыба со святым Георгием. Воин изображен в длинном княжеском плаще, накинутом поверх кольчуги. В его правой руке копье, в левой щит, на щите герб суздальских князей — барс, вздыбленный в прыжке. Не таким ли воином был Илья Муромец — прославленный в народных былинах крестьянский сын, тот что сиднем сидел на печи тридцать лет и три года, а потом пошел дубы с корнями выворачивать? Попал он ко двору славного князя Владимира Красное Солнышко, там его приодели, вручили оружие и послали стеречь землю Русскую. Вот такого защитника родины изобразил мастер на камне.
В аркатурном ряду еще четыре святых воина — они тоже богатыри, храбрые, непобедимые.
И здесь же на стенах ангелы, нежные, женственные и печальные. Отнять у них крылья — и они превратятся в сестер и жен тех богатырей. Подобно скорбной Ярославне, словно плачут они: «Взлелей господине мою ладу к мне, а бых не слала к нему слёз на утре рано».
Но есть на стенах и совсем иные жены: такова грозная богоматерь с поднятыми вверх руками: это величавая небесная царица — Оранта. Она совсем не похожа на ту любящую мать, которой молился Андрей Боголюбский.
А какие лица у больших женских масок на капителях колонн! Брови сдвинуты, губы сжаты, очи гневно глядят. Это самая стародавняя княгиня Ольга, что готовит жестокую месть древлянам за убийство своего мужа, великого князя Игоря.
32
В этой книге на некоторых фотографиях отдельных камней они запечатлены такими, как они выглядели до расчистки стен собора, на других — как они выглядят теперь.