К бабе подбежали мужики и тут услышали, как явился неведомо откуда лешак – глазастый, лысый, в рваных штанах, сивобородый – и чуть было не сожрал бабу вместе с младенцем.
Мужики бросились на поиски, и одному из них удалось увидеть на прогалине между лесом страшного человека. По всем приметам – беглый с каторги. С какой только? С Ольховой иль Никольской? А может, с медного завода, что возле Минусинска?
– Изловить надо каторгу, награда будет, – сказал кто-то из мужиков, и все кинулись ловить беглеца. Но тот сумел скрыться.
Вскоре вся Белая Елань знала, что возле деревни прячется беглый каторжник. Местный урядник поднял всех на ноги. С ружьями, с топорами, с собаками кинулись на пойменные сенокосы, сторожили трактовые дороги, но не сыскали каторжника.
Голод – не тетка. Таясь в пойме Малтата, белобородый беглец заприметил на карнизе окраинного дома скрутки звериного мяса, вывешенного для завяливания на солнышке.
Дело было на Ильин день, почитаемый в Белой Елани как престольный праздник.
Вечером беглец добрался до охотничьей снеди, да не ушел далеко…
Хозяин дома Ларивон Филаретыч, костлявый, жилистый старик в крашеной поскони, в чирках, лобастый, горбоносый, как коршун, увидел в окошко моленной горницы, как нездешний оборванец прятал за пазуху скрутки сохатины. «Осподи помилуй! Каторжник, одначе», – затрясся от злобы старик и заорал:
– Лука, Лука! Варнак-то, каторга окаянная, снедь опаскудил! Сохатину с карниза снял!
Лука влетел в горницу и, сопя, прильнул к стеклу:
– Игде, батюшка?
– Эвон, промеж кустов-то! Изловить бы треклятого. Да самосудом, чтоб на веки вечные!..
Закатные лучи упали на рыжую бородищу Луки, и она вспыхнула зловещим пламенем.
В передней избе, где можно на тройке развернуться, за большим столом трапезничали домочадцы – двенадцать душ: двое женатых сыновей Луки Ларивоныча с женами и ребятишками, меньшой сын, Андрей, бровастый, поджарый парень, еще не успевший отпустить огненную бороду, и престарелая, щербатая Марфа, иссохшая и желтая, как сосновая стружка, кормящая малых правнуков: двух льняноголовых девчонок и двух прожорливых мальчишек: Елистрашку и Прошку.
Большак семьи, Лука, поднял всех на ноги:
– Живо мне! Ты, Веденей, возьми ружье. А ты, Микита, рогатину. Собаками травить будем. Урядник сказывал: награда будет. Хошь живого, хошь мертвого!
Вскоре из резных ворот боровиковской усадьбы вылетели лохматые собаки-медвежатники, вечно голодные, подтощалые, готовые разорвать не только чужого, но и своего, только бы их науськали.
На взгорье, перед тем как бежать в пойму, Лука успел крикнуть старшему сыну Веденею:
– Гляди здесь, да никого не пущай в пойму! Сами травить будем.
– Не пущу, батюшка! – потряс дробовиком Веденей.
Из поймы доносилось:
– Ату, ату, ату!
Натасканные на зверя собаки никак не могли взять след человека и, носясь как очумелые между кустов боярышника, черемухи, напали на гулящую телку с колокольчиком на шее, и не успела та вздуть хвост трубой и убежать, как собаки сбили ее с ног и разорвали бы, да подоспел Микита с рогатиной. Одну собаку огрел по голове, другую пхнул под брюхо. И тут раздался голос Ларивона Филаретыча:
– Здеся, здеся! Лука, Лука! Пестря! Черня! Белка! Ату, ату! Микита, Лука!
Собаки понеслись на голос старика, а вслед за ними Микита, бухающий сапожищами.
Каторжник прятался в кустах черемушника. Что-то говорил, умоляя сивобородого старика, да Ларивон Филаретыч не слушал. Притопывая ногами, науськивал:
– Ату, Черня! Ату, Петря! Рвите анчихриста! Ату, ату!
Черный кобель, как смерть, прыгнул в кусты и вцепился в бродягу – клочья полетели.
А из кустов умоляющий хрип:
– Люди, люди! Братцы! Помилосердствуйте! Не анчихрист я, братцы! За напраслину век мытарюсь, люди! Помилосердствуйте!
Куда уж тут до милосердия, коль за поимку каторжника – живого или мертвого – награду дают…
Микита намеревался проткнуть бродягу рогатиной, да старик удержал:
– Пущай собаки. Тако сподобнее. Штоб без смертоубийства. Без греха штоб!
Тощая беломордая Белка, заливаясь лаем, кружилась возле куста.
Лука схватил Белку и кинул ее в кусты:
– Ату, ату!
Слышалось стонущее, трудное, хриплое:
– Бра-а-а-т-цы-ы! Спа-а-а-си-те! Бра-а-а-тцы!
А «милосердны братцы», уминая траву возле куста, в три глотки травили собак.
Не помня себя, жестоко искусанный собаками, в жалких окровавленных лоскутьях вместо штанов, бродяга выдрался из кустов и из последних сил ударился в сторону дома Боровиковых. Собаки не отставали. Рвали ноги, остатки одежды. Неистовый Черня взлетел несчастному на спину и вцепился в загривок.