Ничего не поделаешь – пришлось женить увальня.
Совсем юная, робкая Меланья Валявина вошла в дом Боровиковых на второй день Масленой недели.
Не по обычаю тополевцев, невесту привела в дом свекровка, Степанида Григорьевна.
Плескалось лучистое солнышко. В надворье у калитки синела прозрачная лужица подтаявшего снега. С хрустким звоном обрывались с карнизов дома ледяные свечки.
Прежде чем подняться на крыльцо, сотворили службу в ограде. Сам Прокопий Веденеевич в новой холстяной рубахе под самотканой узорчатой опояской вышел на крыльцо и, осеняя грудь двоеперстием, затянул псалом о том, что жена, сотворенная из ребра мужа, во всем будет покорна, тиха, как лань, молчалива, как виноградник, работяща, как птица Господня, которая сама себе гнездо вьет, яйца в гнездо кладет, птенцов высиживает, сама их кормит и в небо пускает. И что она не замутит воду в Божьем озере и не преступит заповедей Господних.
Здоровяк Филя, плечистый, мордастый, с вьющейся рыжей бородой, отродясь не ведавшей ножниц, стоял на коленях возле крыльца, предусмотрительно подложив под ноги дощечку. Степанида Григорьевна, вся в черном, земно кланяясь, стояла голыми коленями рядом с невестой на подтаявшем снегу.
У Меланьи заходило сердце от страха. Наслышалась про обычаи тополевцев, когда свекор, если на то снисходила на него Божья воля, творил тайные моленья с невесткой, спал с нею, и никто не смел перечить ему. А что, если Прокопий Веденеевич, такой бровастый, сивобородый, прожигающий Меланью до сердца своими едучими ястребиными глазами, вздумает тайно радеть с нею? Мать наказывала Меланье в случае чего не поддаваться свекру: «Лучше убеги от греха. Место в родительском доме сыщется».
А сыщется ли? У тятеньки что ни погляд, то укор. Шестеро дочерей, одна другой меньше, и трое сынов – братьев Меланьи, которые никогда не примут сторону сестры. Им-то что! И дом принадлежит братьям, и скот, и тайга привольная. А вот они, сестры, чужие в доме. Потому-то и рад был тятенька спихнуть Меланью за первого жениха.
– А таперича слушай, што скажу, Меланья, – начал Прокопий Веденеевич, закрыв Четьи минеи. – Молилась ты у родителей двумя перстами, да не на иконы нерукотворные, а в срамную дырку, какую прорубил твой отец в избе. Потому нечистая ты. А коль переступишь наш порог, примешь нашу веру, истинную. Молиться будешь на образа, а не на солнце глядя. Солнце ходит по тверди небесной, а ты ходи по избе да молись в передний угол на лики святых угодников. Окромя того, скажу тебе: покуда не примешь тополевое крещение в Ильин день, жить в доме будешь невестою. Не помышляй до той поры о грехе – срам выйдет; из дома выгоню, яко овцу приблудную. Опосля крещения, если венок твой не утонет, сотворим службу всенощную и благословлю вас, чады мои. Аминь!
– Аминь, аминь! – откликнулась тучная Степанида Григорьевна, поднимаясь с коленей. За нею – Меланья. Покорная, маленькая и хрупкая – в пальцах переломить.
– Эх-хе, который тебе год, Меланья? – Склонив голову, Прокопий Веденеевич прощупывал строгим взглядом невесту Фили.
– Шестнадцатый миновал.
– Отчего такая худущая? Может, немочь какая пристала?
– Не хворая я, – воркнула Меланья.
– Ишь ты! Стал-быть, порода квелая. Ну, может, наберешь к Ильину дню тела. Харч у нас добрый. Свое едим, на чужое не глядим.
Меланья со Степанидой Григорьевной, рука в руку, сдержанно и степенно прошли в дом.
– Как же со свадьбой, тятенька? – Филя еще не успел сообразить, что значит наказ отца.
– Дурак! Где ты видывал, чтобы по нашей вере свадьбу правили? Аль мы рябиновцы-срамники? Аль новожены? Аль дырники? Мы от Филарета-праведника род ведем. Такой и обычай блюдем. Сказал: до Ильина дня пальцем не тронь! Тому и повинуйся.
У здоровяка Фили дух перехватило. Неужели он будет жить под одной крышей с такой вот писаной красавицей Меланьей и глядеть на нее до Ильина дня, как кот на сало? Да он за такой срок распухнет. «Силов у меня не хватит, одначе, – туго соображал Филя. – Ну да может, тятенька уедет на ярманку!..»
Прокопий Веденеевич и в самом деле уехал на ярмарку в Минусинск. Филя в тот же день подступил к Меланье, но та отпрянула от него, как дикая коза.
– Не трожь! Не трожь! – А из глаз словно искры посыпались.
– Да ты што, холера? Мужик я тебе аль нет?
– Никакой не мужик. Сказывал Прокопий Веденеевич, чтоб пальцем не касался. И не касайся!
Округлые карие глаза Меланьи под черными ресницами не выражали никакого чувства, кроме ужаса. Втиснувшись в передний угол, сложив ладошки на груди, бормоча молитву, она казалась беспомощной и в то же время недоступной под образами. Филя топтался возле стола, уговаривал невесту, чтоб она позволила ему посидеть с нею рядышком.