Накрапывал дождик. Морок затянул тайгу. Курились синюшные хребты и распадки меж ними. Порхали птицы.
– Таперича, дай Бог, чтоб венок не утоп, – бормотал Филя. – Кабы дали мне кинуть, я бы забросил его до самой середины, истинный Бог. Чтоб уперло его в одночасье до Тубы, а там до Енисея.
Меланья шла в синем матерчатом платье без всяких украшений, как и положено ходить белицам из крепких староверов. Слышно было, как у нее стучали зубы, точно подковки цокали.
– Озябла, што ль?
– Страшно, поди.
– Чаво страшишься-то? Бабой моей будешь таперича. Жить будем, слава те Осподи, справно. Гаврила ушел из дома без тятиного позволенья, знать, хозяйство все нашим будет. Три коровы, нетель стоящая, Каурка и Буланка, Игренька, каких, можно сказать, во всей Белой Елани не сыщешь. Ишшо подрастут малолетки-рысаки. Тогда нас рукой не хватишь, – хвалился Филя. – И тятенька, как там ни гляди, хозяйство ведет умеючи. И деньги у нас водятся, и хлебушко едим свой.
Остановились возле черемуховых кустов. На отмели Малтата – голыши камней, обкатанные илом. Плещутся резвые струи Малтата, играют будто, а Меланье страшно. Вдруг она утонет? Сказывали, что одна из невест тополевцев утонула. Отошла от берега, чтоб еще раз окунуться, нырнула и – с концом. Может, нарочно утопилась, чтоб не жить с нелюбимым? Страхота!
– Ну, Меланья, готовься. Разболокись, перекрестись, молитву читай. Показала ты себя в работе и в обиходе. Слова не скажу худого – стоящая белица. Таперича стань женой мово сына, Филимона Прокопьевича. И чтоб жили не тужили, в гости к чужим не хаживали, троеперстием Никоновым не крестились, от анчихристовой церкви лицо отворачивали, а на Бога почаще поглядывали, – гудел Прокопий Веденеевич, глядя, как Степанида Григорьевна помогала раздеться Меланье.
Толстая русая коса Меланьи, сейчас расплетенная, спускалась ниже бедер по белой холщовой рубахе.
Хрупкая, тоненькая, и груди совсем девчоночьи, едва заметны под рубахой, а работящая. Не в одном теле проворство. Вот хотя бы Степанида Григорьевна. Прокопий Веденеевич помнит, как он женился на дородной рябиновке. Тут же, в устье Малтата, стояла перед ним Степанида, и груди ее выпирали из-под холщовой рубахи, как две сдобные булки. И телом была пригожа. Покатоплеча, круглолица, синеглаза. Озорная. Еще ущипнула Прокопия, перед тем как войти в воду. Меланья не то! Не озорна, не тельна. Смирнущая овца.
У Фили маслом подернулись глаза и сохли толстые губы. Так бы он и съел Меланью – до того она ему нравилась. Впервые видел невесту простоволосой. По обычаю тополевцев да всех старообрядцев, женщина с девичества прячет волосы под платок и не смеет показаться на глаза мужчине простоволосой. Великий грех!
Степанида Григорьевна повела Меланью в воду.
– Не робей, не робей, милая. Сама так же крестилась.
– Читай, читай молитву, – тормошил Прокопий Веденеевич.
Лютая водица – до сердца прохватывает. Меланья забрела до пояса. Слезы катились у нее по щекам с ямочками, словно выщелкивались горошины из стручков. Степанида Григорьевна надела ей на голову венок. И как раз в этот момент из морока проглянуло солнышко. Тусклые воды Малтата и Амыла вспыхнули летучими барашками. И будто весь мир преобразился – стал просторным, вместительным.
– Слава те, Господи! – воскликнул Прокопий Веденеевич. – Знать, с Ильи повернет на вёдро. И ржица поспела, и сенцо еще не убрано. Хоть бы погодье постояло.
– Опамятуйся, Прокопий. Крестить надо, – напомнила Степанида Григорьевна.
Затянули торжественный псалом.
– Да благословит Господь Бог дщерь свою! – Прокопий Веденеевич окунал Меланью в воду с головою. Ее холщовая рубаха вздулась пузырем и прилипла на плечах, оголив тело. Филя разинул рот. Степанида Григорьевна поспешно одернула рубаху.
– Чиста ль дщерь Твоя, Господи? – спросил Прокопий Веденеевич, кидая венок на воду сажени на три от себя по течению Малтата.
Венок подхватила кипящая суводь в устье и понесла к противоположному берегу.
– Плывет, плывет! – заорал Филя.
– Погоди ужо, – предостерег Прокопий Веденеевич, наблюдая за движениями венка.
Продрогшая, озябшая Меланья, не попадая зубом на зуб, неловко ступая босыми ногами по камням, вышла на бережок. Мокрая рубаха обтянула ее худенько тело. Мордастый Филя стоял рядом, но не догадался подать Меланье хотя бы шаль, чтоб укрыть плечи.
– Какого он лешего кружится, – пробурчал Филя, наблюдая, как венок выписывал петли в глубоком улове, куда его занесло сбойное течение. – Пихнуть бы его!