– Ты, варнак, што, а? На вилы хошь? Я те сей момент проткну! – И схватил березовые вилы. Не успел развернуться, как Тимофей схватил со спины. – А, Филя! Бей его, анчихриста! Лупи, грю!
К покосу Боровиковых кто-то ехал верхом. «Чужой кто-то, а у нас экое!» – топтался Филя на одном месте.
– Бей, грю!
– Дык… дык… едет хтой-то, чужой.
Отец и сын пыхтели под зародом. Тимофей втиснул отца лицом в сено, тот вырвался, клокоча злобою и бессилием.
– Тятенька, чужой человек едет! Што вы, в самом деле!
Тимофей вырвал из рук отца вилы и отошел к копне.
Подъехал человек из поселенцев. Не слезая с вислозадого коня, заорал:
– Слухайте, люди! Запрягайте коней та поизжайте до дому! Громаду собирает голова в волости!
Прокопий Веденеевич шумно перевел дух.
– Што ты бормочешь? – угрюмо спросил.
– Кажу: поизжайте до дому. Сход собирает голова чи той, староста. Манихфест царский читать буде. Ерманец чи той, поганый немец войну почал, люди!
Филя вытаращил глаза.
– Мабуть, заберут всих хлопцив на ту войну. А, Матерь Божья! Як жить без хлопцив чи мужиков? Погибель одна, и все. Ну, я пойду до покоса Лалетиных. Гукать людей надо. Война, война!..
И уехал.
IX
Меланья поднялась бледная, ни кровинки в щеках, ни радости в тухнущих молодых глазах.
– Вот што, Тимоха, не в свое дело не суй нос! – медленно отходил Прокопий Веденеевич, отирая мокрое лицо рукавом рубахи. – Не твово ума дело, как я веду хозяйство. Ты со своим умом дошел до ссылки, а я со своим подниму Филимона – рукой не хватишь.
– Одного поднимешь, а ее в гроб загонишь.
– Молчи, грю, каторга!
– Я еще не каторжник. Но думаю, на каторге для Меланьи было бы легче… Вы же ее заездили. Никакой жалости.
Толстоногий, медлительный Филя косил глазом то на отца, то на Тимоху, то на всхлипывающую Меланью. «Ишь как вышло, а? – туго соображал он, ковыряя пальцем в носу. – Кабы не подъехал поселенец, я бы Тимку съездил в затылок. – И, уставившись неприязненно на Меланью, покривил толстые губы. – И отчего она такая слабосильная?»
Тимофей взял Меланью за руку и хотел увести к стану.
– Не трожь! – подскочил отец. – Не твоя баба, в рот не клади. Заведи свою и жуй.
– Постыдились бы, папаша.
– Молчай, стервец! – притопнул Прокопий Веденеевич.
– Оставь ее, Тимоха, – подал равнодушный голос Филя. – С бабами завсегда всякая холера приключается.
– Мне сейчас лучше, – пролепетала Меланья, облизнув сухие губы. – Маню бы покормить, тятенька.
– Потерпит твоя Маня, не сдохнет.
У Фили засело в башке одно слово: война. Что бы это значило – война?
– Тятенька, на войну-то поедем аль нет?
– Дурак! На войну тебе захотелось, нетопырь. Ты знаешь, с чем ее жуют, ту войну? Перво-наперво обстригут тебя, как барана. Бороду сымут овечьими ножницами, опосля сунут в руки винтовку, замкнут на пуговицы в сатанинскую шинелю и погонют, как арестанта, на пароход. С парохода пихнут в железный вагон и повезут на позицию, как увозили мужиков к япошкам в Порт-Артуру. Смыслишь то? Пырнет штыком немец в брюхо, вот тебе и будет война!
Меланья всплеснула ладошками:
– Тятенька!..
– Нишкни! – прицыкнул отец. – Без твоего визга обдумаем, как быть. Вот домечем зароды, а там покумекаем.
– Дык, дык, ежли такое дело… мне… дык… не к спеху, – пыхтел Филя.
– Ишь, не к спеху! Кому она к спеху, та война? Лезь на зарод. Я подавать буду. А ты, Тимоха, иди с ней, домечи зародишко в яме. – Приставил ладонь ко лбу. – Вишь, с прислона туча наползает.
– Экая синющая тучища! Ну, валяй, Тимоха. Да вдругорядь не наскакивай на отца. Гляди! X
Ни старик, ни Филя не видели, как посветлело измученное лицо Меланьи, с какой она благодарностью глядела на Тимофея. «За меня заступился парень. Тятеньки не убоялся. Кабы Филя таким был, вот бы счастье-то. Молилась бы на него, как на иконку».
Как только отошли от зарода, Тимофей спросил:
– Дойдешь до стана?
– Тятенька-то, чать, узрит.
– Иди, не бойся. Кусаться надо. А то они тебя живьем съедят.
– И так, Тима, съели.
– Кусайся.
– Укусишь, пожалуй, змею за хвост.
– Наплюй на них и уйди.
– Куда уйти-то, Тима? Дома разве меня примут? И што там! Мой-то тятенька ишшо лютее, в другой вере состоит. Слышал, поди, про дырников? Икон у нас в доме нет, молимся в дырку такую, на восток. Тятенька говорит, что все иконы Анчихристом припачканы. А я теперь вошла в веру тополевцев. Куда же мне сунуться? Кругом двери заперты. И Маня вот ишшо. Не с рук же ее…