– Миром надо, Елизар, миром, – басил Михайла. – Потому сила на силу – беда будет. А ты – миром, миром…
– Где свиделась с проходимцем? – еле передыхнул отец.
– Давно, папаша, – как в забытьи ответила Дарьюшка.
– Как так давно? В Красноярске? Где? Ответствуй!
– Давно, давно… В подготовительном классе читала Некрасова – печальника русского народа. И он меня, великий Некрасов, сроднил с Тимофеем.
– Какой такой Некрасов? Подпольщик или как?
– Поэт он был, папаша…
Урядник заинтересовался:
– В каком понятии – поэт?
– Верованье какое? Из татар, может?
Дарьюшка не успела ответить. Снова грохнул папаша:
– Отвечай! Где свиделась с разбойником?
– Он не разбойник…
– Молчай, сучка! Ответствуй!
– О боже!..
– Где свиделись?
– У бабушки Ефимии…
– Я так и знал! – охнул урядник. – Не стало никакой жизни из-за этой ведьмы. Под фамилией нашей проживает, как вроде сродственница, а никакая не сродственница. Когда же она издохнет!
– Я ее… Я ее… – зашипел Елизар Елизарович. – Р-разорву! В распыл!
– Зловредная старушонка, – поддакнул Михайла Елизарович.
– Ведьма сосватала? Спрашиваю!
Дарьюшка глубоко вздохнула:
– Не вините бабушку Ефимию, папаша. Судьба свела меня с Тимофеем Прокопьевичем…
– Судьба свела? – У Елизара Елизаровича пена выступила на губах. Братья – Игнат и старик Михайла, как по уговору, стали плечом к плечу, чтоб в случае чего заслонить Дарьюшку. Сотник Потылицын чуть отступил в сторону и шептал: «Боже Саваоф! Обрати свой взор, укроти ярость зверя! Воссияй лицом твоим, и спасены будут!»
Но никто не мог укротить ярость зверя.
Но как же она была хороша, Дарьюшка!.. Лицо ее с высоким лбом, чуть вздернутым носиком, упрямо вскинутым подбородком и круто выписанными черными бровями казалось спокойным, предельно чистым, как улыбка младенца; ее белая высокая шея будто вытянулась, и резче выделялся воротничок платья. Тонкая, подобранная, отточенная, как веретено, она стояла среди космачей как удивительный цветок и тянулась к солнцу.
Сотник смотрел на рдеющую щеку Дарьюшки, на ее просвечивающее на солнце розовое ушко, и ему стало не по себе. Он готов был упасть перед ней на колени, целовать землю под ее ногами в шагреневых ботиночках.
– Судьба? Я дам тебе судьбу и мужа дам!
И, метнув взгляд на Потылицына, торжественно возвестил:
– Ты ее поймал – твоей будет, сотник! Возьмешь?
Дарьюшка быстро, через плечо, оглянулась на сотника: неужели посмеет?..
– Али брезгуешь, ваше высокоблагородие? – набычился Елизар Елизарович. – Не без приданого получишь гулящую сучку. Паровую мельницу на Ирбе отдам, и в дело войдешь сопайщиком. Ну?
– За честь почту, Елизар Елизарович. Но…
– Што-о-о? Не перевариваю! Сказывай: берешь или нет?
– Я бы… Видит Бог, счастлив, Елизар Елизарович…
Дарьюшка откачнулась.
– Подлец! – только и ответила.
– Молчай!
– Папаша…
– На колени! Сей момент благословлю. И – с Богом. Свадьбу справим на всю губернию.
– Нет, нет!
– На колени, грю! На колени!
Потылицын опустился на колени; Дарьюшка кинулась к дяде Михайле:
– Дядя, ради всего святого! Дядя! – молила она, обхватив руками вислые его плечи. – Пощадите! Я… я жена Тимофея.
И в ту же секунду отец стиснул Дарьюшке горло. Голова ее запрокинулась. Потылицын, прикрыв ладонью глаза, пошел прочь. Братья с трудом разняли руки Елизара Елизаровича. Дарьюшка свалилась на шелковистый подорожник. Михайла вздохнул:
– Убивец ты, Елизар. Убивец…
Урядник и тот перетрусил:
– За смертоубийство… как по законоуложению… каторга…
Елизар Елизарович рванул ворот шелковой рубахи – перламутровые пуговки посыпались. Плечи обвисли, и он, не помня себя, шагнул на куст черемухи, остановился, рыча:
– Господи, да што же это, а? Одну гулящую со двора прогнал, другая гулящая на всю губернию ославит. Да што же это, а?
Дядя-урядник помог Дарьюшке подняться. Дарьюшка глянула в синь неба. Прямо над нею бился жаворонок. Кругом тишина, дрема чернолесья, шелковистая трава под ногами, а возле куста – отец-зверь, не ведающий ни жалости, ни милосердия.
Дарьюшку повел домой дядя-урядник. Шли не большаком стороны Предивной, а низом поймы.
Когда беспутную дочь водворили в дом, Елизар Елизарович вышел во двор с урядником.
– А ты вот что… этого ссыльного прохвоста… сей момент убери из Белой Елани. Хоть в преисподнюю, только подальше.