– И растащат, – раздул ноздри Елизар Елизарович. – Отчего не тащить, ежели головы в Сенате мякинные? Война тряхнула, и остатнее соображение вылетело. Да и мы тоже, русские промышленники! В пеленках пребываем, во младенчестве. Кабы я со своей конторой лег на большой фарватер – в Красноярск или вот в Новониколаевск. Городишко малый, а на бойком месте строится. Говорят, лет через двадцать Новониколаевск заткнет за пояс Красноярск. Потому на стремнине поставлен. Семипалатинские и барнаульские степи рядышком, алтайская благодать. И киргизские земли. Есть где кадило раздуть.
– Новониколаевск? Ишь ты!
– Думал махнуть туда со своей конторой. Опять-таки, если умом раскинуть, то и на Енисее можно укрепиться. И Урянхай наш, и инородческие волости по Абакану до Саян. Для скотоводства – не хуже семипалатинского приволья.
– Оно так, – поддакнул Елизар-второй.
– Но дело надо держать в самом Красноярске. Купил вот участок под застройку дома. Каменный поставлю, на три яруса. Возле пристани, чтоб все было под руками.
Елизар-второй почесал в затылке:
– Ладно ли? Белая Елань, к слову сказать, на золотом тракте. И туда прииски, и сюда…
– Белая Елань – забегаловка, медвежий угол. Сделки совершаются в больших городах.
– Иваницкий тоже проживает в деревне у инородцев.
– Псарю – собачье место, – отрубил Елизар Елизарович. – Куда он сунется, Иваницкий? Или не знают, как он монашеством прибрал к рукам прииски?
– Оно так. Псарь.
– Если бы Михайла не жил в Красноярске, разве бы он ворочал такими миллионами? И в Англии у него свои люди, и в Японии, и в самом акционерном обществе – заглавная фигура, и с губернатором на одну ногу.
– Старик ведь. На три года старше меня.
– Скоро сдохнет.
Елизар-второй вздохнул: «И я не заживусь, должно».
– Кому же капиталы перейдут? Сыновьям? Двое у него?
– Капиталы? Похоже, сыновья умоются. Пока они военные мундиры носят, петербургская просвирка Евгения Сергеевна дом и дело к рукам приберет. Хитрущая змея! Обставила себя управляющими-мошенниками. На прииски – брата, Толстова по фамилии. По лесоторговле – племянника Львова посадила. Мало того: в тайном сговоре с американцем, мистером Чертом прозывается. На русском языке гребет не хуже архиерея Никона. И сам архиерей, цыганская образина, днюет и ночует у Юсковых. Такая круговороть в доме – не приведи Господи!
– Должно, укатают Михайлу Михайловича…
– Укатают, – подтвердил Елизар Елизарович. – Не жалко. Туда ему и дорога. Дело лопнет. С такими порядками, чего доброго, пая в пароходстве лишусь.
– Спаси Христе! – перекрестился Елизар-второй. – Как надумал-то? Забрать пай?
– Евгеньюшка на то и била, чтоб я взял пай и развязал ей руки. Не на таковского напала. Чавылин, как уговорился с ним, отдаст мне свой пай с пятью процентами. Так что к весне два пая мои. А там подобьем итоги: чьей силы больше?
– Дай-то Бог! Григория Андреевича пошлешь в Красноярск? – догадался старик.
– Надежнее нету, – кивнул Елизар Елизарович.
Григорий Андреевич, прислушиваясь к разговору, никак не отозвался на похвалу.
– Дай Бог! Дай Бог! – кудахтал старик.
– Медлить нельзя. С последним пароходом Григорию надо уехать, и Дарья с ним.
Обмолвившись про Дарью, сын уставился на отца:
– Што она тут за фокус выкинула?
Старик переглянулся с Александрой Панкратьевной. Та, скрестив пухлые руки на груди, потупилась. Алевтина Карповна, как бы стараясь отвести неприятный разговор, пригласила к столу:
– Присаживайтесь, Григорий Андреевич.
Выпили по рюмке коньяку, закусили.
– Так что она за фокус выкинула? – напомнил Елизар Елизарович. – В побег, говорят, ударилась?
Старик подтвердил:
– Было дело. В Минусинск собралась, в учительницы. Чтоб самой хлеб себе зарабатывать. Ну, пошумели. Под замок посадили, штоб охолонулась.
Елизар Елизарович набычился:
– На хлеб себе зарабатывать? А за родительскую хлеб-соль рассчиталась? Позовите!
– Может, утречком потолкуешь? – уклонился отец.
– Зови!
Старик долго не мог отомкнуть замок – руки тряслись. «Хоть бы миром обошлось», – молился. Открыв половину филенчатой двери, громко позвал:
– Дарья!.. Заспалась, Дарья! Проснись! Отец приехал!
Тишина и темень.
В приоткрытую створку двери потянуло ветром. Старик пошел в горницу, на ощупь к деревянной кровати. Ощупал постель – пусто! И тут увидел выставленную раму…