Туман. Туман. Белым чубом вьется. Берега застилает.
Бежать, бежать, бежать!..
Ефимия назовет Третьяка убийцей, и тогда – цепи, дознание, и Третьяку болтаться на перекладине. Вспомнил про общинное золото! Золото! Сундучок золота! Успеет ли.
Из Мокеевой избы несется вопль:
– Спа-а-а-сите-е-е! Спа-а-а-сите-е!..
Но где же лодки? Выше или ниже по течению?
III
Избушки, березы, пни, землянки, мычащие коровы у пригонов, табун лошадей у берега Ишима – и ни души.
Ни единой души во всем становище.
Тридцать конных казаков спешились у рессорных тарантасов исправника и станового.
На двух телегах стражники с ружьями. И Мокей в цепях.
Исправник сошел с тарантаса, огляделся. Поджарый, немолодой, в форменной шинели и подполковничьих погонах.
Становой пристав – грузный, усатый, страдающий одышкой, сообщил исправнику, что сейчас все «ископаемые космачи» попрятались в своих норах и только силой можно вытащить их на белый свет, но нет, к сожалению, такой силы, которая бы заставила тех космачей заговорить.
– М-да-а, – пожевал тонкими губами исправник.
– Духовником у них чудище бородатое, – продолжал становой. – Нет никакой возможности разговор вести – необозримая тупость. Глядит в землю да долбит лоб ладонью.
– М-да-а.
И через минуту:
– Гнать бы их с берегов Ишима.
– Совершенно верно, ваше высокоблагородие. Гнать надо. Гнать, гнать.
Исправник подошел к Мокеевой телеге, где в этот момент крутился дотошный Евстигней Миныч.
Изрядно измученный за полторы недели Мокей, в той же суконной однорядке и в кожаных штанах, притворился усталым, ничего не смыслящим, потому и не ответил сразу на вопрос исправника: из этой ли он общины?
– Тебя спрашиваю, рыло! – взвинтился исправник. – Ты из этой общины?
– Не ведаю, благородие.
– Как так не ведаешь? Здесь удушили твоего сына?
– Навет. Чистый навет, благородие.
Исправник распорядился:
– Пошлите казаков, пусть кого-нибудь вытащат из этих нор.
– Слушаюсь!
Но не успел становой отдать распоряжение казакам, как явился Калистрат. Сам духовник! Лобастый, чернобородый, раздувая ноздри горбатого носа, попросил дозволения говорить с начальником.
Исправник подошел к бородачу с золотым крестом.
– Спасите, ваше высокоблагородие! – И Калистрат бухнул лбом в начищенные до блеска сапоги исправника. – Спасите, ради Христа! Отрекаюсь от сатанинской веры! Отрекаюсь! Ко православному христианству возвернусь. Искуплю грех свой тяжкий. Семнадцать годов мытарился со старообрядцами в Поморье, искал спасение души, а нашел зверство едное, душегубство, тиранство, какое учинял сатано Филарет. Отрекаюсь!.. Спасите, ради Христа! Припадаю к стопам вашим!..
Ошарашенный исправник так и не уразумел: кого спасать и от кого спасать?
– Кто вы такой? Поднимитесь и говорите толком.
– Не смею подняться – спасения прошу, – ответствовал Калистрат, обметая собственной бородой пыль с сапог исправника.
– Спасения?
– Православие приму. Старообрядчество дикое отторгну, яко сатанинское верованье.
– Похвально. Чем могу, тем буду содействовать вашему возвращению в православную церковь. Однако, кто вы такой?
– Имя мое, под каким был в Духовной академии, Калита Варфоломеевич Вознесенский, дворянин Могилевской губернии. В тысяча восемьсот одиннадцатом году, в день Рождества Христова, был рукоположен в протопопы и оставлен при академии. Гордыней своей обуянный, расторг духовные узы, отрекся от православия и ушел искать спасения в раскольничьем Церковном соборе Поморья, где и сыскал себе погибель.
– Вот как! – Исправник переглянулся со становым. – Что ж, буду лично говорить с архиереем Тобольским. – И покрутил стрелки белых усов. – Поднимитесь, Калита Варфоломеевич. Посмотрите на арестованного. Не из вашей он общины?
Что там глядеть, если под Мокеевым взглядом за десять саженей у Калистрата-Калиты по спине холод гуляет.
– Безбожник то и еретик по имени Мокей – сын сатаны Филарета, который был духовником общины.
– Он убежал из общины?
– Прогнали за святотатство: иконы в щепу обратил.
– Вот как?! – удивился исправник. – Он говорит, что его сына какие-то старцы удушили под иконами.
– Удушили. Сам сатано Филарет удушил. Отец его.
– Где он – Филарет?
– На цепь посажен за смертоубийство. Пытки учинял раскаленным железом, на кресте распинал, огнем жег людей и чадо сына свово Мокея, по шестому году, удушил.
– Ну и ну!.. Дела…
Становой погнулся под свирепым взглядом исправника. Кому-кому, а становому достанется!