Есть у Сирдона собратья и в эпосе европейских народов: ирландский Брикриу, скандинавский Локи.
От героя-трикстера приятно перейти к такому лучезарному герою, как Ацамаз.
С именем Ацамаза связано в эпосе несколько сюжетов.
Наибольший интерес из них представляет сказание о сватовстве и женитьбе Ацамаза на Агунде. В этом сказании Ацамаз выступает, как дивный певец и музыкант, зачаровывающий всю природу игрой на свирели.
Сказание сохранилось в нескольких вариантах. Из них один, записанный Махарбегом Тугановым, представляет высокохудожественное произведение.
Этот именно вариант мы имели в виду, когда писали: «Песнь об Ацамазе занимает в эпосе особое место. В ней нет сцен жестокости и кровопролития, которые встречаются в других сказаниях. Она чужда зловещей идее рока, которая бросает свою мрачную тень на важнейшие эпизоды истории нартов. Пронизанная с начала до конца солнцем, радостью и песней, отличающаяся, несмотря на свой мифологический характер, яркостью и рельефностью психологических характеристик и живостью бытовых сцен, полная образности, соединенной с непогрешимым чувством меры, изящно простая, по содержанию и совершенная по форме, эта „Песнь“ может быть названа по праву одной из жемчужин осетинской народной поэзии»[26].
Рассматриваемое сказание ставит Ацамаза в ряд знаменитых певцов-чародеев: Орфея в греческой мифологии, Вейнемейнена в Калевале, Горанта в «Песне о Гудруне», Садко в русской былине[27]. Есть, однако, в этом сказании некоторые черты, которые позволяют думать, что осетинский Орфей типологически отличен от своих европейских собратьев и, может быть, древнее их. Вчитываясь в описание действия, которое производит игра Ацамаза на окружающую природу, мы видим, что речь идет не просто о чудесной, магической, волшебной песне, а о песне, имеющей природу солнца. В самом деле, от этой песни начинают таять вековые глетчеры; реки выходят из берегов; обнаженные склоны покрываются зеленым ковром; на лугах появляются цветочки, среди них порхают бабочки и пчелы; медведи пробуждаются от зимней спячки и выходят из своих берлог и т. д. Короче — перед нами мастерски нарисованная картина весны. Весну приносит песня героя. Песня героя имеет силу и действие солнца.
Такое яркое единство микро- и макрокосмических элементов в мотиве чудесного певца не встречается, насколько мы знаем, в европейских орфических сюжетах. Ацамаз выступает здесь как солнечный герой, а брак его с Агундой оказывается не чем иным, как весенним мифом.
Кроме перечисленных главных героев, в нартовских сказаниях выступают эпизодически еще ряд лиц, во многом примечательных, по не ставших центрами эпической циклизации. Таковы Тотрадз, сын Албега, Арахцау, сын Бедзенага, Сауай, сын Кандза, Субалц, Маргудз и другие.
Есть несколько сказаний, которые нельзя отнести к одному определенному циклу, так как в них на равных правах участвуют все виднейшие нарты. Таковы сказания о борьбе нартовских фамилий Ахсартаговых и Бораевых и о черной (или золотой) лисице.
Нартовская эпопея завершается любопытным сказанием о гибели нартов.
Нарты ушли из жизни, чтобы вечно жить в песнях. Отказ от вечной жизни во имя вечной Славы — основная этическая идея нартовского эпоса.
Богоборческие мотивы, которыми проникнут эпизод о гибели нартов, выступают в эпосе неоднократно. С наибольшей силой они выражены в цикле Батраза, в его последней схватке с небожителями. Борьба Сослана с Балсаговым колесом есть также, по существу, борьба с небесными силами. Корни этих богоборческих мотивов могут восходить к древнему Прометеевско-Амирановскому комплексу, в котором отразились первые усилия человека освободиться от власти природы и подчинить ее себе (добывание огня и пр.). Однако настойчивость, с какой эти мотивы повторяются во всем эпосе, нельзя объяснить, если не предположить, что и в позднейших исторических судьбах осетин-алан были какие-то моменты, питавшие и поддерживавшие их существование. Таким моментом было, по нашему мнению, введение у алан христианства. Борьба и смерть Батраза, борьба и смерть Сослана, наконец, гибель нартов — это, быть может, поэтическое отображение борьбы старого, примитивного языческого натурализма с новым христианским культом[28].
В. Миллер и Ж. Дюмезиль показали, что генетические связи осетинского эпоса ведут к североиранским скифо-сарматским племенам, населявшим Южную Россию в первое тысячелетие до н. э. Блестящий сравнительный анализ, проведенный этими учеными, вскрыл такие яркие параллели между мотивами и сюжетами нартовских сказаний и легендами и реалиями скифов, сарматов и алан, которые никак не могут быть результатом случайного совпадения. Они объясняются тем, что скифо-сарматский и аланский мир, уйдя в прошлое, продолжал жить в художественно преображенном виде в сказаниях о нартах. Подтверждается это и тем, что имена старшего поколения нартов носят ясно выраженный иранский характер: Уæрхæг, Æхсар, Аехсæртæг, Уырызмаг, Сырдон.
27
Особая близость к Горанту заключается в том, что и у него песня служит для завлекания женщины.
Нельзя не вспомнить также песню Автандила в поэме Руставели «Витязь в тигровой шкуре».
28
Вспомним, что и титан Прометей был представителем старшего поколения богов, побежденный в борьбе с новым богом, Зевсом. В подтверждение нашей мысли обращаем внимание на то, что ни одного случая борьбы нартов с чисто языческими богами: богом-кузнецом Курдалагоном, богом лесной дичи — Афсати и др. Для нартов все они — «свои люди». Нарты борются только с христианизованными небожителями: Уациллами (св. Илья), Уастырджи (св. Георгий), зэдами (ангелами), Ойноном (св. Иоанном).