3
аступил двенадцатый год великого княжения Семена Гордого. И нежданно-негаданно пришла на Русь беда. Пришла кружным путем, с Ближнего Востока нагрянула на королевства, города и селения всей Европы, и оттуда немецкие купцы занесли ее в Новгород и Псков. Называлась та беда «черная смерть», иначе — легочная чума.
Зараза распространялась из одного княжества в другое, из города в город, люди вымирали семьями, уцелевшие разбегались по дремучим лесам, по бескрайним степям и либо находили спасение, либо заносили заразу в самые нехоженые трущобы.
— Бич божий! Наказание от богов за наши грехи! — так вещали — в храмах, мечетях, пагодах, кумирнях, синагогах — православные, католические, буддийские священники, монахи, муллы, раввины… И случалось, вместе с молящимися они сами тут же падали мертвыми.
Записал летописец:
«Хракаху людие кровию… и недолго боляху, по два дни или три, а иные един день поболевше, умираху. И толико множество бе мертвых, яко не успеваху живии погребати их…»
И в другой летописи:
«…разболевся человек, начнет кровию хракати и огнь зажгет и потом пот, та же дрожь и, полежав един день или два, а ретко (редко) того кои три дни, и тако умираху…»
По всей Руси шагала с косой за плечами «черная смерть». Вымирали целые города. В Смоленске осталось десять человек живых, немногим более уцелело в Рязани. Северный город Белозерск и Глухов на Черниговщине вымерли целиком.
Добралась чума и до Москвы. И пошла косить жителей подряд, не разбираясь, и бояр, и купцов, посадских-ремесленников, крестьян, холопов: «Мроша бо люди, мужи и жены, старый и младыи…» В смертельном ужасе, боясь за свою жизнь, записал летописец: «И негде бяше было погребати умрыних, все бо могылье вскопано бяше…»
И сам Семен Гордый вдруг почувствовал, как защекотало у него в горле, ударило в грудь. Закричал он истошным голосом. Прибежала плачущая жена, за нею оба его брата, сбежались испуганные слуги, бояре. Монахи запели молитвы. При колеблющемся пламени одинокой свечи все смотрели на великого князя, распростертого на высоком ложе, а он, поминутно сплевывая кровь, хриплым голосом начал диктовать писцу.
Безграничное отчаяние и тревога за судьбы всей земли Русской, за будущее своей семьи, видятся в его завещании[30].
Он напоминал братьям своим Ивану и Андрею: «Жити заодин» и далее: «Како тогда мы целовали крест у отня (отцова) гроба… и чтобы не перестала память родителей наших и наша, и свеча бы не угасла…» Боялся Семен Гордый, как бы с его смертью не прервалось столь важное для Руси дело, начатое его отцом Иваном Калитой и успешно продолженное им самим.
При мерцающем пламени свечи великий князь умирал. Он смотрел на свою жену, ожидавшую младенца, и цеплялся за последнюю надежду: может, родится сын, после обоих его братьев — будущий наследник. Монахи тихо пели отходную…
26 апреля 1353 года в возрасте тридцати трех лет великий князь Семен Иванович Гордый скончался. Родившаяся после его смерти дочь вскоре умерла, умер и его брат Андрей и тоже оставил после себя вдову, ожидавшую младенца.
А народ русский продолжал жить, трудиться и верить, что настанет час освобождения от ненавистного ига.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Вражеские стрелы с четырех сторон
1
ноготерпелив был народ русский. Дождались на Руси, что беда миновала, что ушла в небытие «черная смерть», ушла столь же внезапно, как и объявилась. Предали сырой земле умерших сродников те, кто уцелел, и каждый занялся своими делами…
После кончины Семена Гордого в живых остался лишь один его брат — Иван, по прозванию Красный, то есть красивый.
Приглядывались к нему москвичи, верно, говорили, что эдакое прозвание более подходит красной девице. И поневоле вспоминали они Семена и отца обоих братьев — Ивана Калиту. Уж очень не походил на них Иван Иванович, был тих и кроток, любил проводить время с женой и с двумя маленькими сыновьями, был, как выражались москвичи, «милостивый».
Но годился ли он, такой не искушенный в государственных делах, в те тревожные годы нести бремя великого князя?
Он отправился в Золотую Орду за ярлыком на великое княжение. Хан Джанибек продолжал следовать заветам ханов — своих предков — сеять рознь на Руси. Однако, несмотря на происки суздальского князя Константина Васильевича и, разумеется, благодаря щедрым московским дарам, он вручил ярлык слабовольному Ивану Красному.
30