— Здравствуй, старец, — откликнулся Хальдрик, запинаясь спросонок. — Я и не знал, что это твой дом — просто заплутал ночью в лесу, когда случайно наткнулся на хижину. Я вовсе не прочь оставить тебя в одиночестве, если ты того пожелаешь, вот только изможден дорогой, ранен и голоден. Не сочтешь ли за труд приютить меня ненадолго? И вот еще что… Прости мою сонливость, но отчего вокруг такая темень? Разве солнце еще не взошло?
— Небесный лик уже садится, — отозвался отшельник, широко зевая. — Приютить тебя, значит? Гмм… Давай-ка, для начала, разделим ужин. За ним ты мне и расскажешь, как здесь очутился, да без утайки! Тогда и поглядим, как с тобой поступить.
Старик развернулся к шаткому пыльному столу, подтянул к себе глиняный горшок и разлил в две треснутые миски холодную похлебку. Поблагодарив хозяина, Хальдрик с жадностью принялся за еду. Но хотя трэнларт и был жутко голоден, скромный ужин едва не встал ему поперек горла: это было варево из каких-то кореньев, грибов и, к немалому его удивлению, даже кусочков мяса. Если говорить о вкусе, то похлебка являла собой нечто среднее, между супом, приготовленным знатной дамой, не державшей в руках кухонного ножа, и совсем уж несъедобной гадостью, отведать которую было бы в равной мере и отважно, и глупо. Но желудок вовсю распевал хвалебные песни скудной пище, и Хальдрик, насытившись, поведал хозяину хибары о ночном нападении на таверну.
— Ах, что ты говоришь! — прокряхтел старик. — Я хоть и нечасто выхожу к людям, но за долгие мои седые годы, одному лишь Рандару известные, о таком даже слыхивать не случалось! Горе, и впрямь страшное горе… Но здесь, дружок, тебе бытовать не к чести.
— Что? — только и сумел выдохнуть Хальдрик.
— Всего-то юноша, а уже на ухо туговат? Нечего тебе здесь делать. Лачуга моя и без того тесна, вдвоем в ней попросту не ужиться. Тебя же, поминая сказанное, до сих пор искать могут. Как видишь, гостя мне и одного многовато, так что собирайся в путь-дорогу, да поживей.
— Как… Как ты мог сказать подобное? Неужто ты не видишь, в каком я отчаянии?!
— Отвык я малость с другими возиться, уж извини мою грубость! — недовольно пробурчал отшельник. — Не подумай, будто я бессердечный какой, мне взаправду жаль тебя… Но скрывать себе во вред не стану, не суди. Если хочешь, я покажу тропу до города, которой сам изредка, да топчусь.
— Я отдам все серебро, какое имеется! Могу помочь с любой работой, в какой нуждаешься, просто позволь…
— Уходи! Оставь меня в покое. От тебя мне ничего не нужно.
Хальдрик понуро опустил голову, осторожно поднялся с кровати и побрел к выходу. Не сделав и пяти шагов, он вдруг замер в проеме, медленно обернулся, а затем, изменившись в лице, тихо и свирепо проговорил:
— А что, если я не уйду, старик? Что, если прогоню тебя вон, а то и вовсе убью? Уж тогда-то я смогу остаться?!
В одно мгновение дряхлый отшельник возник перед трэнлартом, внезапно возвысившись и нависнув над его головой. Глаза старика сверкали потаенным пламенем, и неземной глас, глубокий и ясный, прогремел на всю окру́гу:
— Не смей угрожать мне, мальчишка, с моей силой не совладать! А теперь убирайся, покуда цел!
Вне себя от ужаса, Хальдрик помчался прочь, не разбирая дороги. Выбери он свой прежний путь — и смерть настигла бы его на краю обрыва; по счастью, ноги понесли его в другую сторону.
Многие десятки шагов оставил трэнларт за спиной, и лишь тогда остановился, сбросив с себя оковы наваждения. Жуткую боль от стремительного бега не сдерживал более пережитый страх, и Хальдрик невольно скривился. Рубец вновь стал кровоточить, а значит идти придется медленней обычного, и ведь неизвестно сколько!
«Что за кошмар преследует меня?! Эратхан, налет на таверну, бой насмерть, а теперь еще и этот… старик, кем бы он ни был. Да сколько можно!»
Оглядевшись, трэнларт сумел отыскать тропу, едва различимую в темноте, — как раз по ней он и бежал.
«Ну, хоть в чем-то повезло, иначе корни и ветви давно бы уняли меня. Вот только куда ты ведешь, тропа, в город ли? Похоже, придется тебе довериться. Эх, снова темень, снова я ранен и одинок, но уж теперь, во всяком случае, знаю дорогу. В путь, немедля!»
Идти, а то и ковылять Хальдрику пришлось никак не меньше часа. Со временем лес расступился, открыв путнику усыпанный звездами небосвод; далекий их свет в тот миг мнился ему далеким и безжизненным. Тропа начала спускаться вниз, становясь все сложнее, петляя меж валунов и кустарников, а затем повернула на юг и внезапно окончилась, уступив место нескольким исхоженным дорогам. По одной из таких Хальдрик, едва держась на ногах, и вышел к большому бревенчатому дому; в двух его окнах все еще мерцал свет. Дом стоял в уединении, и трэнларт, без лишних раздумий, постучал в дверь. Ответ не заставил себя ждать.