Ирена подходит вплотную, опускает руку, погружает пальцы в жесткие темные волосы. Человек поворачивается не глядя, утыкается лбом в ее бедро. Глухо:
— Я тебя не звал.
И разжимает правую ладонь. В сухие иглы падают щепки.
Острые, как лезвия, с одного конца, гладкие, округло-вытянутые — с другого. И круглые вырезы ладов.
Он и не мог звать. Он разломал свой манок.
А на ладони кровь.
Ирена опускается на колени и крепко прижимает к себе его голову.
— Я пришла незваной.
Обнял, вздохнул.
— Ты спишь, Ачаи.
— Я знаю.
— Я хотел, чтобы ты пришла.
— Я знаю.
— Никогда не приходи ко мне наяву.
Хорошо, что это сон. Во сне можно говорить все, что в голову взбредет.
— Никогда не пытайся мне приказывать, шаман.
Он поднимает голову, смотрит ей в лицо:
— Вот как, охо-дай?
— Вот так, охон-та.
Глаза в глаза. Молчание. Неохотно, через силу:
— Я опасен для людей, охо-дай. Со мной рядом нельзя быть долго. Я не могу постоянно держать защиту.
Она качает головой.
— У меня даже забора нет.
Она улыбается.
— Я открыт для духов. Тебе — нельзя.
Она гладит его щеку.
— С чего ты взял, что мне нельзя, охон-та? Разве что твоя женщина меня убьет.
— Моя женщина?
— Рыжий мех.
— Она не женщина, она куница. Но да… моя женщина, да. Она может и убить. Я ее бросил.
Вот почему она так была зла.
— Давно?
— В июле.
— Значит, не из-за меня.
— Почему не из-за тебя, Ачаи? Именно что — из-за тебя.
— Меня же здесь не было.
— Как это не было? Вот же ты. В июле.
Тихий плеск озера. Ветви шевелятся. Багульник и хвоя. Ветер с воды. Я сплю, я знаю, подольше бы не просыпаться.
…Сердитый мяв.
Кош встал и ругается. Время ужинать, а ты тут спишь и улыбаешься.
— Извини, кот. Сейчас…
Кошак грозно урчит над миской, пугая свою порцию рыбы.
"Никогда не приходи ко мне наяву".
А я почти что обещала, что приду.
Надо ли держать обещания, данные во сне?
--
Думала долго. Листала «Сказания», всматривалась в лица, морды и хари. Может быть, вот этот так хотел меня съесть. Или этот. Или вон тот…
Ланеге знает их. Он среди них живет. Будем следовать его указаниям.
Мясной пирог с клюквой. Это я уже умею.
Одеться потеплее. И, пожалуй… нацеплю-ка я мои варакские значки. В знак серьезности намерений.
Солнце скоро коснется верхушек деревьев. Пора.
Встала на лыжи и пошла в лес — искать упавшую ель.
Нашла. Успела. Как раз самый закат.
Положила на ствол пирог, отвернула полотенце. Поклонилась трижды — низко, медленно. Уважительно.
— Мудрый Линере-хаари, дай мне, глупой, совет.
Мягко хлопнули большие крылья, упала с ветки горсть снега, рассыпалась в воздухе мелкой взвесью. На ствол опустилась большая белая сова, наклонила круглую башку, моргнула глазищами. Зрачки вертикальные. Когти на лапах здоровенные.
Покосилась на пирог, щелкнула клювом.
— Я знаю, что нужно уметь спросить, Линере-хаари. Но я варак, я еще не знаю, где у рыбы хвост. Прости меня, если спрошу глупо.
Сова сидела, моргала.
— Линере-хаари, скажи мне, будь любезен. Зачем я здесь, в Тауркане, почему меня призвали сюда духи Нижнего мира — а может быть, не только они?
На круглой башке, оказывается, вовсе не совиный клюв — крючковатый человеческий нос, а под ним безгубая щель рта, окруженная маленькими изящными перышками.
— Ты жадная, Ачаи, — скрипучим голосом произнес, кривясь, рот. — За один пирог три вопроса. Да я сегодня в настроении. Ты здесь, чтобы здесь жить. Тебя призвали, потому что ты подходишь. — Прищурил один глаз. — Определенно подходишь, я так им и сказал. Духи Нижнего мира — да, но не все. Некоторые возражали.
— Спасибо… — растерянно сказала Ирена. — Не буду врать, будто я тебя поняла, но ты ответил, и я благодарна.
Линере-хаари заухал. Кажется, он смеялся.
— Вежливая, — проворчал он. — Вот тебе за вежливость еще совет. Когда придет время, обещанное — исполни.
Ирена почувствовала, что краснеет. Поклонилась.
— Спасибо еще раз, мудрый Линере-хаари.
Дух кивнул, ловко оторвал правой лапой кусок пирога, цепко держась левой за поваленный ствол. Откусил. Зажмурился. Сказал с набитым ртом:
— Ничего, съедобно. Иди, Ачаи. Я все сказал.
Ирена поклонилась снова и неловко стала разворачиваться, загребая лыжами рыхлый снег. За спиной раздалось насмешливое уханье, потом скрипучий голос произнес:
— Неуклюжа ты, варак, я чуть не подавился, на тебя глядя.
— Я научусь, — сказала Ирена.
— Научишься, — ухнул Линере. — А, кстати. Ачаи — это желтая кувшинка.
— И третий раз — спасибо, — поблагодарила Ирена.
Оглянулась через плечо — но духа уже не было.
Пирога тоже.
--
В начале марта, когда небо уже начало манить весной, а снег даже и не думал начать таять — зима держалась цепко, — умер старик Теуран. Ему было так много лет, что и сам он не помнил, сколько. Говорили — больше ста. Теперь самой старшей в поселке стала Маканта.
Родные старика хлопотали целый день. Обряжали, готовили поминальную трапезу, вспоминали покойного. Собирали ему необходимое в дорогу и для обустройства в Нижнем мире. В молодости Теуран был хорошим рыбаком и удачливым охотником, теперь он снова станет сильным, не будут ныть его старые кости, вырастут новые зубы и волосы, вернется молодость, так пусть будет удачна его новая жизнь. Шаман проводил душу старика, как подобает, осталось проводить тело. Завернутого в шкуры поверх теплой одежды, уложили покойника на сани и увезли в Долгий лог, туда, где давно ждали его в похоронном срубе жена и двое старших сыновей. Вернулись только к вечеру, торжественные и серьезные. Созвали всех соседей на поминальный пир. Ни дом, ни двор не могли вместить всех, поэтому в доме сидели у стола лишь ближайшие родственники — а у старика только внуков было пятеро, да еще их жены, дети и внуки. Остальные заходили ненадолго, говорили, какой хороший человек был покойный, пробовали угощение, благодарили — и освобождали место для следующих. Вошла и Ирена, поклонилась, надо было что-то говорить — она не знала, что, но деваться некуда, сказала: "Долго жил Теуран, пусть же теперь радуется, что его родственники живут долго". — "Ойя, да, хорошо сказала, — покивал головой младший сын Теурана, тоже уже старик. — Правильно, пусть отец радуется". Взяла со стола кусок жареного мяса, проглотила, не чувствуя вкуса, поклонилась еще раз — и ушла.
Погода была ясная, светила луна, поперек дороги лежали резкие черные тени, и через озеро убегала в сторону Чигира четкая лыжня.
— Куда смотришшшь? — резко скрипнул снег под ногой. Запнулась о черную тень, поскользнулась, не удержала равновесие, упала, больно ударившись коленом.
— Не о том думаешшшшь, — прошелестело в ушах. — Сегодня смерть близко бродит, берегись, девушшшшшка…
Вскочила, оглянулась — никого, только тени поперек тропы, двойная линия лыжни на плоском озерном льду, и окна за спиной светятся — там поминают Теурана. Пошла скорее к дому.
Калитка оказалась распахнута — а ведь я ее точно затворяла, здесь не бросают нарушенным защитный круг, — и во дворе не было никого, только цепочка овальных следов от калитки к крыльцу и обратно. Посмотрела вдоль следа — он обрывался в метре от забора.
Кош встречал у порога, дергал хвостом, заглядывая Ирене за спину, шипел и пушил загривок. Успокоился только, когда зажгла свет и задвинула дверной засов.
Поставила чайник, села у стола. Кот запрыгнул на колени, толкнул лбом руку.
Три дня по обычаю нельзя начинать ничего нового. Значит, в библиотеке снова не будет посетителей.
Отчаянно захотелось прямо сейчас нацепить лыжи и побежать через озеро по четкой лыжне, к одинокому дому на острове, к человеку, с которым едва сказала пару слов наяву и с которым во сне стала ближе, чем с кем бы то ни было еще. Три дня — никто и не заметит, что меня нет.