— Ну да. Только кажется мне — ты всерьез.
Ирена зажмурилась. Повисло молчание.
— Если бы я не думала, что ты всерьез, я б и говорить с тобой не стала, — произнесла Велке после долгой паузы. — Дело молодое. Сошлись — разошлись, позабавились — разбежались. — И неожиданно сопроводила слова непристойным жестом. — Парень хоть куда, почему не попробовать. Да ты ведь не такая. Я же вижу.
— С ним… нельзя… всерьез? — с трудом выдавила Ирена.
— О чем я и толкую битый час, — кивнула Велке. — Пропадешь.
…Он сказал — мы вместе…
Издалека, приближаясь, загудел мотор, все громче и громче.
Я узнаю его лодку по голосу.
— Извини, — торопливо бросила Ирена.
Вскочила, побежала на берег.
Протянул ей руку, помогая перешагнуть через борт. Взвыл мотор.
Если с тобой, так и пускай я пропаду.
Всю ночь в окно заглядывала луна, моргала, щурилась недобро, по верхушкам сосен недовольно фыркал ветер, тоскливо бранилась неизвестная птица, но озеро мерно всплескивало, гладя берег пологой волной, похлопывая по валунам, и качались в бухте широкие округлые листья, и дремали до утра тугие зеленые шары, ждали рассвета, чтобы развернуть навстречу солнцу золотые лепестки, и волчья маска скалила зубы под наброшенным покрывалом, и в белом призрачном свете только одно и было настоящим — прикосновение, шепот: Ачаи, Ачаи… да хоть бы их и четыре, или сорок четыре, или четыреста сорок четыре, этих пристальных бледных глаз за окном.
Тихий насмешливый голос:
— Кого считаешь?
Прижалась теснее.
— Тех, кто на нас смотрит.
— Пусть завидуют.
И отгородил ее собой от всех четырех миллиардов глаз.
…Поздним утром, поднимаясь на свое крыльцо, увидела вчерашнее ведро с водой. Наклонилась, взяла за ручку. Поверхность всколыхнулась, отсвечивая зелеными искрами. Неясная тревога тронула между ребрами.
Посмотрела внимательнее. Вода как вода.
Подумала немного.
Выплеснула ведро в крапиву у забора и пошла к роднику.
За спиной еле слышно злобно зашипели. Обернулась — почудился рыжий взблеск.
Нет там никого. Солнечные блики на мелкой листве кустарника. Ночью спать надо, тогда и казаться не будет.
Невольно улыбнулась: какое там спать…
Пропала я, Велке, с головой пропала.
Оттого и счастлива.
--
Земляника поспела. По светлым опушкам, по лесным полянам, по старой просеке, по травянистым склонам возле устья Соленги, стоит нагнуться — и уже не разогнешься, потому что вот она. Зеленые листья, а среди них — продолговато-округлые мелкие ягоды, красные бока, рыжие зернышки, — кисловатые, душистые. Много.
Встали на заре, привязали на пояса корзинки, берестяные ведерки, а кто и пластиковые бутылки со срезанными горлышками. Ирена не ожидала, что и ее позовут, однако позвали. Отправились на заросшую просеку в получасе ходьбы от поселка. Солнце поднималось над Ингелиме, сквозь ветви падали косые лучи, уже теплые, еще не горячие, а в тени было зябковато, и ноги отсырели от росы. Земляника дразнилась, вроде собираешь-собираешь, а в посудине ее все мало, хотя вокруг — видимо-невидимо.
Женщины разбрелись, негромко переговариваясь между собой. Ирене — не знали, что сказать, да и ей совсем не хотелось ни спрашивать о чем-либо, ни тем более отвечать на вопросы. Шла, нагибалась к ягодам, сама по себе, одна, не вслушивалась, достаточно того, что голоса звучат неподалеку.
Солнце поднималось все выше, становилось жарко. Устала. Выпрямилась. Огляделась.
С просеки не уходила, значит, должны быть слева-справа — ряды высоких стволов, спереди-сзади — молодая поросль… Поросль-то есть, да стена леса — вокруг сплошным кольцом. Рядом кто-то переговаривался негромко, и голоса знакомые… чьи, не поймешь, но именно их я слышала последние полчаса.
— Оэй! — окликнула Ирена.
Голоса смолкли.
Шуршание, шевеление, звон насекомых, птичий свист из леса, писк мелкого зверя в траве, ветер по верхушкам крон — и все.
Пошла туда, где только что разговаривали.
Редколесье со всей его земляникой и травой исчезло на пятом шагу. Толстенные стволы до небес, темно, под ногами сыро, мелкий черничный лист — или не черничный… мшистые валы там, где когда-то деревья упали. Узкие колонны света далеко впереди.
И среди всего этого — слабо намеченная тропа.
— Оэй… — позвала Ирена. Голос канул в тишину, впитался в воздух.
Оглянулась назад — все то же.
По спине пробежал неприятный холодок. Куда меня занесло… Попробовала вернуться по тропе назад — не могла же я уйти далеко, всего несколько шагов… и еще несколько, и еще, и — действительно посветлело, только под ногами захлюпало всерьез. Не сухая зарастающая просека — болото, чахлые худосочные стволы в пятнах лишайника, мох густой и жирный, а тропа почти исчезла — может быть, она здесь, а может быть, левее, не поймешь… но в любом случае через болото я не проходила, лучше не соваться.
Придется идти, куда ведут.
Сразу стало суше.
--
Сколько шла — она не знала. Вроде бы не очень долго. Тропа обошла очередное поваленное дерево, поросшее мхом, вильнула — и стало светлее, впереди показался жидкий подлесок, за ним просвечивала деревянная постройка. Дом. Обыкновенный дом, высокое крыльцо, вокруг забор. Знаки на заборе незнакомые, в деревне не такие. Калитка настежь. Пахнет сосновой смолой и дымом.
Дверь распахнулась, на крыльцо вышла молодая женщина в расшитом бисером кожаном наряде. Жарко в такую-то погоду, зато ни один комар не прокусит…
— Орей, — неуверенно поприветствовала Ирена.
— Заходи, — сказала хозяйка без малейшего удивления в голосе.
— Я заблудилась…
— Вижу. Входи же. Чай как раз готов.
Ирена поднялась на крыльцо.
Посередине единственной комнаты вокруг низкого стола сидели на скамеечках несколько человек довольно странного вида, прихлебывали чай из деревянных чаш, заедали пирожками из большой глиняной миски.
— Садись, девушка, — проскрипел горбатый старик с маленькими узкими глазками. Похлопал возле себя по скамье.
— Нет, лучше возле меня, — возразила статная высокая женщина, эта была бы красавицей, если бы не красное родимое пятно во всю щеку.
— Иди сюда, — произнес необыкновенной красоты и глубины низкий голос. Ирена взглянула — сердце екнуло, так хорош собой был этот стройный молодой человек, только глаза закрывала широкая узорная лента. Зашевелилась внутри неясная тревога. Что-то она об этом парне слышала, только вспомнить никак не могла.
Старуха в пышных мехах шумно отхлебнула из чашки, проворчала:
— Ни одну девицу не пропустишь, красавчик.
— Зачем же пропускать? — удивился парень. — Обидятся еще…
Ирена отвязала от пояса пластиковую посудину с земляникой, поставила на стол:
— Угощайтесь.
Подумала немного и села возле старухи. Хотя велик был соблазн устроиться рядом с красавцем.
— Фу, ягоды, — скривился старик. — На что нам ягоды? Нам бы сладкой водки.
Ирена взглянула на него с изумлением. В Тауркане не пили. Причина была проста и печальна: нестойкость к алкоголю. Рассказывали, как некогда — лет сто, если не больше, тому назад, — оннегиры едва не вымерли от пьянства. Говорили, тогдашние шаманы призвали страшные силы, и бедствие удалось остановить. Вроде бы все поддавшиеся зелью вынуждены были покинуть Ингелиме, а кто остался — не прожил и года. Так ли это было, нет ли — но только с тех пор не пили в Тауркане.
А этому подай водки. Плошку с ягодами отпихнул, едва не рассыпал.
Хозяйка поставила перед Иреной чашку с чаем.
Подняла, поднесла к губам.
Остановилась, насторожившись: над столом повисла выжидающая тишина, сотрапезники смотрели напряженно, старик даже глаза приоткрыл, а женщина с родимым пятном нервно облизнула губы.
Запах чая показался вдруг неприятным, будто плесенью потянуло.
Поставила чашку, так и не отхлебнув.
Взяла земляничину из своей посудины, кинула в рот. От ягодного духа вроде бы немного прояснилось в голове, даже почти всплыло что-то в памяти…