Обстрел застал его на Тучковом мосту. Как раз посередине. Снаряды рвались за спиной, где-то в районе Пушкарской. Пожилой милиционер с посиневшим от холода лицом выскочил из своей будки и замахал руками:
— В укрытие, лейтенант! Давай в укрытие!
Лейтенант кивнул, но продолжал идти тем же размеренным, упругим шагом. Сухой, морозный снег визжал под ногами. Методичные взрывы с треском рвали застывший, ледяной воздух. Закрытые маскировочной сеткой шпили Адмиралтейства и Петропавловского собора напоминали зачехлённые стволы гигантских дальнобойных орудий. На заснеженной, словно забинтованной Неве копошились чёрные человеческие фигурки. Люди черпали из тёмной полыньи ледяную невскую воду, потом ставили вёдра на маленькие детские санки и медленно тащили их к обледенелому гранитному парапету.
Лейтенант Павел Андреевич Ивашинцов, гидролог по гражданской профессии, прибыл в город с Ладоги. Там в составе специального отряда он оборудовал автомобильную дорогу по льду замёрзшего Ладожского озера. Потом эту ледяную нитку, связавшую истерзанный город с Большой землёй, назовут Дорогой жизни.
Лейтенант миновал мост и вскоре вышел в промёрзшую каменную щель Среднего проспекта. На снежных сугробах чёрным серпантином валялись обрывки трамвайных проводов.
Павел Андреевич замедлил шаги, с болью оглядывая знакомые с детства места. Закрытые витрины магазинов, обожжённые взрывами снарядов стены домов, белые кресты на окнах. На углу, напротив столовой, которую до войны почему-то называли «Лондоном», застыла очередь за хлебом. Проходя, Павел Андреевич невольно отвёл глаза. На перекрёстке, занесённом снегом, стоял трамвай с выбитыми стёклами и иссечёнными осколками боками. На его подножке сидела женщина, закутанная в пуховый платок. На коленях у неё лежала книга. Павел Андреевич остановился. Потом подошёл. Но женщина при его приближении даже не пошевелилась. Тонкими, побелевшими пальцами она сжимала края книги. На снегу, возле её ног, валялись две шерстяные рукавички.
Павел Андреевич осторожно дотронулся до плеча женщины.
— Что с вами?
Женщина медленно повернула голову и попыталась что-то ответить. Но замёрзшие губы плохо слушались её. Павел Андреевич поднял рукавички и торопливо надел их на руки женщины.
— Так нельзя. Вы же отморозите пальцы. И сидеть долго тоже нельзя. Скажите: что случилось?
— Я боюсь, — тихо ответила женщина. — Боюсь идти домой.
— Боитесь? Почему?
— А вдруг их там тоже нет. Я положила их сюда, в книгу. Я помню…
— Что, что вы положили?
— Карточки. Хлебные карточки.
— Вы положили их в книгу?
— Да, но их там нет. Я смотрела, трясла… Не знаю… Может быть, они в другой книге. Или… или потеряла… Я всегда кладу самое ценное в книги — письма, фотографии… Нет, я не пойду. — И женщина снова попыталась опуститься на обледенелую ступеньку трамвая. Но Павел Андреевич удержал её за локоть.
— Постойте. Где ваша сумка? Дайте сюда.
Женщина послушно протянула потёртую коричневую сумку с металлической заиндевелой застёжкой. Павел Андреевич скинул со спины вещмешок, торопливо развязал тесёмки и принялся быстро перекладывать в сумку свой офицерский трёхсуточный паёк: буханку хлеба, десяток сухарей, консервы, две пачки перлового концентрата, сахар…
— Теперь вам хватит до конца месяца, — возбуждённо говорил он. — Даже если вы потеряли карточки. Успокойтесь. Всё будет хорошо. Пойдёмте, я провожу вас.
Они медленно прошли несколько кварталов, ни о чём не разговаривая и не спрашивая.
Быстро темнело. Полоса неба над домами затянулась тяжёлыми тучами. Повалил крупный, влажный снег. Стало теплее.
Женщина остановилась и тихо сказала:
— Спасибо, тут уже совсем рядом. Я дойду сама. Простите меня. Я должна благодарить вас, радоваться, но… но я не могу. Простите. Вы хороший человек.
Она протянула Павлу Андреевичу руку, и по лицу её легко побежали слёзы.
— Ну что вы, не надо, — глухо проговорил Павел Андреевич, осторожно сжимая невесомую, совсем детскую кисть.
Женщина отошла на несколько шагов, но тут же остановилась, вернулась.
— Прошу вас, возьмите. На память. Там есть и мой адрес. — И она протянула Павлу Андреевичу книгу.
Память каждого человека неповторима. По-разному помнят одни и те же события разные люди. Когда Павел Андреевич Ивашинцов вспоминает ленинградскую блокаду, он видит заснеженный Средний проспект, разбитый трамвай на перекрёстке и одинокую женскую фигуру с книгой на коленях…