– Что это вообще значит? – вдруг спрашивает Ганс, отрываясь от книги. – Речь о плуге или все-таки мече? Или это метафора ради метафоры? И с каких пор хлеб, словно какой-то овощ, растет из земли? То есть из слез?
Напряженное лицо Алекса чуточку расслабляется, губы растягиваются в широкой усмешке.
– Подожди-ка! – восклицает Ганс. – Здесь еще столько странностей… – Он перелистывает несколько страниц. – Вот, например. Он пишет, что родился в «небольшом городишке, освещенном золотыми лучами мученичества немецкого народа». Похоже, мученичество немецкого народа освещает целые города! Или вот, послушай. Эта фраза мне особенно нравится: «Когда этому тринадцатилетнему мальчику исполнилось семнадцать». Чтобы в тринадцать стать семнадцатилетним?! На такое способен только отец нашего фюрера! Или вот еще…
Ганс снова принимается листать страницы, но Алекс, громко расхохотавшись, протягивает ему бутылку с вином:
– Держи. Выпей и отложи книгу, пожалуйста. Эти отрывки звучат нелепо.
– А ведь я даже не дошел до политики, – возражает Ганс. – Но сначала давай почитаем о том, как наш фюрер преуспевал в каждой профессии, за которую брался, из-за чего у бедняги просто не было другого выбора, кроме как стать фюрером…
Они превращают это в игру: передают между собой книгу, по очереди открывают и читают вслух. На каждой странице находится кривое предложение, неуместное сравнение или неудачная метафора. Они зачитывают друг другу длиннющие предложения с бесконечным числом запятых и до смешного сложных конструкций. «Как пламенно вспыхнул бы Шиллер! С каким возмущением отвернется Гёте!»
Во время прочтения сего шедевра они думают о том, что негодование Шиллера описано как спонтанное самосожжение, а Гёте обошелся без сослагательного наклонения, которое звучит попросту странно. Столько глупостей, что приходится запивать вином, чтобы не отупеть, – это они и делают, с каждой фразой отпивая по глоточку.
Некоторые предложения они читают не вслух, а про себя. Предложения, которые оставляют на языке неприятный привкус. Ганс с Алексом не говорят о разных расах, об уничтожении еврейского народа, о делении людей на достойных и недостойных жизни. Пока не говорят, потому что не хотят сегодня об этом думать. Сегодня они хотят повеселиться и насладиться тем, что нашли друг друга. Сегодня они смеются над заботами и страхом, который мог бы сковать, не будь они вместе.
1917–1921 годы
Александр Шморель рождается в Оренбурге на Урале в том же году, когда в России вспыхивает революция.
Его отец, Гуго, родом из немецкой семьи, которая давным-давно обосновалась в Российской империи и нажила небольшое состояние на торговле мехами, вагоностроении, паровой лесопилке, – семья была большая и разносторонне одаренная.
Его мать, Наталья, – русская. Дочь священника, хорошенькая, как картинка. По крайней мере, такой будет вспоминать ее Алекс.
Они необычная пара. Немцы, как правило, женятся на своих: русские им не доверяют, да и богатство – это далеко не все. Но Наталья и Гуго настроены решительно. Главное, что они нашли друг друга, они вместе, вместе они и останутся. «В вере и в любви нужно проявлять упрямство», – говорит Наталья. Они венчаются по православному обряду в красивой церкви, где с золотых икон на них гордо взирают сотни святых.
Гуго не торговец и не ремесленник, а врач. Руководит больницей для немцев и австрийцев. Прежде он работал в московской университетской больнице, но после начала войны немцы там больше не в чести. Война не только сделала всех немцев подозрительными, но и превратила их во врагов. Гуго сослали в Оренбург как «гражданского военнопленного», и Наталья последовала за ним. Немецкая больница – по сути, полевой госпиталь, как теперь и все больницы, на койках лежат раненые и изуродованные солдаты, в бреду мечтающие о Германии.
Гуго старается не прислушиваться и все чаще спрашивает себя: «Что нас ждет? Какое будущее ждет эту страну?»
Дома безраздельно царствует Наталья, а значит – Россия: в каждом уголке диван или самовар, на стенах висят богатые иконы, с подоконников приветливо смотрит по меньшей мере одна матрешка. Наталья частенько садится за фортепиано, наигрывая «Калинку» и другие мелодии. Она продолжает играть и во время беременности, чтобы первым, что услышит пока не рожденный малыш, были звуки русских народных песен, а не войны.
«Что нас ждет?» – все чаще и чаще спрашивает себя Гуго, ведь с каждым днем ситуация ухудшается, все больше немцев покидает оседлые земли. Историческая родина манит обещаниями и надеждами, слова эмигрантов почти не отличаются от бредовых речей умирающих, и Гуго старается не прислушиваться. Но теперь и он порой задумывается об отъезде. Только после того, как газеты сообщают об отречении царя, Гуго осмеливается поделиться этими мыслями с Натальей. Наталья реагирует так, как Гуго и ожидал: смеется ему в лицо.