Однажды вечером Гуго выходит из кабинета, чтобы пойти домой, и натыкается на молоденькую медсестру, которая поджидает за дверью. Гуго знает эту девушку – он тысячи раз выкрикивал ей: «Скальпель!», «Бинты!», «Щипцы!», однако теперь даже не может вспомнить ее имени. Как неловко… Девушка бормочет что-то об ангине:
– Господин доктор, не могли бы вы… Просто на всякий случай…
Она говорит по-немецки. Почти все здешние медсестры – дочери немецких пивоваров или торговцев искусством, которые давно обосновались в России, но гордятся своей родной культурой. Если бы не война, эта девушка сидела бы сейчас в теплой гостиной и вышивала бы цитаты Гёте на салфетках, а не штопала бы раны в больнице.
Гуго впускает девушку в кабинет. Та садится на его рабочий стул и широко открывает рот. С первого взгляда видно, что ангины нет и в помине, однако Гуго все равно заглядывает в горло с фонариком. Ухоженные зубы, да и в целом девушка привлекательная – и ни капельки не похожа на Наталью. В противном случае смотреть на нее было бы невыносимо.
– Ничего необычного, – говорит он, убирая фонарик, – однако если боль усилится, то рекомендую вам длительные прогулки на свежем воздухе.
Медсестра благодарно улыбается и впервые смотрит ему прямо в глаза:
– Не соблаговолите ли составить мне компанию, господин доктор?
В эту секунду Гуго вспоминает ее имя: Элизабет Хоффман.
С тех пор он каждый вечер совершает две прогулки: одну с Njanja и Шуриком на могилу Натальи, а вторую – с фройляйн Хоффман в лесу. Фройляйн Хоффман хорошо воспитана, мало говорит, но все знает: родственники и друзья пишут ей со всех концов империи. Дела везде обстоят плохо. В отличие от Натальи фройляйн Хоффман очень сдержанна и осторожна: медленно говорит, медленно двигается, аккуратно ставит одну ногу перед другой, чтобы не споткнуться. Гуго подозревает, что ее «ангине» предшествовал долгий период размышлений и планирования. В работе фройляйн Хоффман трудолюбива и надежна. Она часто говорит о Германии. Она улыбается и слегка краснеет, когда однажды на прогулке Гуго берет ее руку в свою. Гуго любит ее, но совсем не так, как Наталью, и это обстоятельство делает ситуацию терпимой.
Церемония небольшая и скромная – осталось не так много яств, которые можно поставить на стол, и не так много людей, которые могли бы прийти на свадьбу.
Njanja обижена на Гуго: уж слишком быстро он отдал себя в руки другой женщины, да еще и католички! Слова о том, что Шурику нужна мать, она аргументом не считает.
– Есть же я! – возмущается она.
– А если я отправлюсь в Германию? – спрашивает Гуго. Он впервые за долгое время заговаривает об отъезде.
– Тогда я тоже отправлюсь.
Однако Элизабет нашла к Njanja подход: позволяет ей поступать по-своему и не вмешивается в воспитание ребенка. Только изредка, когда Njanja выходит из комнаты, она тайком прижимает к себе Шурика и шепчет ему на ухо несколько немецких слов: уж язык-то мальчик выучить должен.
Через несколько недель после свадьбы Элизабет сидит в кресле, бледная и изможденная, и жует кусок зачерствевшего хлеба, поскольку теперь не может проглотить ничего другого:
– Тебе известно, что это значит, Гуго.
Большевики захватывают все больше власти, в больницу все чаще попадают белогвардейцы – демократы и монархисты вперемешку. Они терпеть друг друга не могут, а немцев любят и того меньше, но, оказавшись перед лицом смерти, сражаются плечом к плечу и вместе идут к немецкому доктору, чтобы залечить свои гниющие раны.
– Тебе известно, что это значит, Гуго. Здесь у детей нет будущего.
Вскоре Гуго отправляется навестить свою Наталью в последний раз. В кармане у него уже лежат выездные документы. Они с Элизабет были и остаются гражданами Германии, а значит, по отцу Шурик родился немцем, поэтому выезд и въезд не должен представлять сложностей. С Njanja дело обстоит иначе: ее придется выдать за жену умершего родственника – у Гуго есть необходимые бумаги. Проглотят ли их пограничники, покажет время.
– Отныне тебя зовут Франциска. Слышишь, Njanja? Франциска Шморель.