Человек, который даже не представляет, что олицетворяет сейчас весь ее мир.
— Почему вы молчите?
Гермионе так хочется услышать его голос. Хоть слово, что угодно. Она боится, ужас как боится, что за время, проведенное в Азкабане, они что-то сделали с ним. Северус лишь тяжело, с дрожью вздыхает, глядя на нее.
«Потому что не могу. А если бы мог, ты сразу бы обо всем догадалась»
— Я что-то сделала не так? — а что она еще может спросить?
«Ты всё сделала так. Ты сделала даже больше»
Девушка чуть морщится, думая о чем-то своем, а Северус не может заставить себя сказать ей даже слово. Он трус, самый настоящий трус. И он признает это. Он боится привязать ее к себе, боится давать надежду. Боится забрать ее жизнь, украсть ее молодость.
Он всегда любил ее, он ничего не забыл.
Он не позволил бы этому исчезнуть.
— Нужно поменять воду, — отводит она взгляд.
Гермиона суетится, встает с места, подходит к раковине и включает воду. Стоя спиной к нему, Гермиона позволяет слезе стрелой скатиться по щеке. Она с остервенением смахивает ее, глубоко вдыхает и выдыхает.
Северус видит, как напряжены ее плечи, как вся она дрожит. Ему хочется наплевать на свою физическую боль, хочется подойти к ней, сжать маленькое тело в объятиях и крепко прижать к себе, защитив от пули.
Хочется целовать ее уставшие веки, россыпь веснушек на щеках. Хочется забрать у нее всю печаль. Хочется сделать так, чтобы она больше никогда в жизни не испытывала боли.
Но…
Она снова присаживается за стол и берет в руки марлю. Ей так нестерпимо досадно, что он совсем не идет ей навстречу. Она совсем не знает, как ей поступить. Гермиона многое бы отдала, чтобы снова заснуть.
И оказаться там с ним по второму, третьему, бесконечному кругу.
Северус снова чуть морщится, когда она касается ссадины над бровью. Гермиона тут же склоняется вперед.
— Сейчас, — шепчет она и, слегка прикоснувшись к его лицу пальцами, осторожно дует на рану, прикрыв глаза.
Ворвавшись в его личное пространство, Гермиона снова чувствует, как мысли пронзает воспоминаниями. Она почти ощущает его ладони на своих лопатках, растворяется в этом мгновении, едва касается губами его лба.
И кругом запах дождя, луговых цветов и солнца.
Гермиона усаживается на место и, не отпуская его лица, смотрит ему в глаза. Он не мог не почувствовать, ведь он замер в этом мгновении так же, как и она. Он не мог не увидеть. Пожалуйста.
Мерлин, пожалуйста.
Почему она не умеет читать мысли? Такое чувство, словно он что-то глушит в себе. Гермиона пытается найти в его взгляде ответы, бегает лихорадочным взглядом по его лицу. Хочет найти ответы, почему так происходит. Почему он не помнит.
И не находит.
Она с болью кусает нижнюю губу и кладет тряпку обратно в таз. В грудной клетке болезненно ноет. Гермиона забирает за уши волосы и облизывает пересохшие губы. В мамином костюме немного неудобно, но это сейчас последнее, что ее беспокоит.
Гермиона на мгновение опускает взгляд и замечает его руки, устало брошенные на колени. Она чуть хмурится, осторожно берет его руку в свою и смотрит на ссадину, которая торчит из-под рукава его мантии.
Гермиона холодеет от одной только мысли, что с ним могли сделать, и что скрывается под черной одеждой.
— Вам придется снять мантию, профессор, — произносит она.
Северус убирает свою руку из ее ладони.
— Ее нужно постирать, это первое, — продолжает она и на мгновение замолкает.
Глупость настоящая. Гермиона чуть морщится. Лучше правду. Правда всегда лучше.
— И я должна увидеть, что они с вами сделали.
Северус впервые отвечает ей: отрицательно качает головой из стороны в сторону. Гермиона сухо сглатывает и чуть вздергивает подбородок.
— Я вынуждена настаивать, профессор.
Эта деланная вежливость с каждой новой фразой встает ей поперек глотки. Этот монолог также встает ей поперек глотки. Да, он здесь, но какая же должна быть веская причина для этого молчания?
«О чем ты молчишь, Северус?»
Профессор какое-то время сидит неподвижно, а затем все же не без усилий тянет темный материал вверх и снимает убитую мантию, бросая ее на пол. Он остается в рубашке, брюках и сюртуке. Он тянется пальцами к пуговицам, но руки его совсем не слушаются.
Он пытается, старается, но ничего не выходит. Гермиона знает, что, стоит ей предложить помощь, она сразу получит полный неприязни взгляд от человека, который не терпит к себе жалости.
Гермиона знает, что этого взгляда не выдержит.
Поэтому она делает это без слов. Лишь тянет к нему руки, выдавливает одну пуговицу из петли за другой, не поднимая на него взгляда, но зная, что он на нее смотрит. Гермиона помогает ему снять жилет.
И снова делает все молча. Пуговицы на рубашке выдавливаются из петель одна за другой, в комнате только тишина, нарушаемая их дыханием. Эта тишина другая, она не давит. Она просто есть.
Гермиона уже почти заканчивает, но Северус вдруг обхватывает ее руки и девушка замирает. Он поднимается на ноги, встает спиной к ней и, расстегнув последнюю пуговицу, осторожно начинает снимать рубашку поочередно с каждого плеча.
Гермиона видит, что материал почти отдирается от кожи, поэтому тут же вскакивает с места, но не знает, что предпринять. Северус зажмуривается и старается не издавать ни звука, закусив нижнюю губу, потому что ему больно.
Когда рубашка падает на пол, Северус тяжело вздыхает и сутулит плечи, опустив вниз голову. Руки мужчины безвольно висят вдоль тела. Гермиона делает два шага вперед, не в силах произнести ни слова.
Вся его спина была в опасных ссадинах от режущих заклинаний, раны эти кровоточили, блестели, почти пульсировали. Северус потерял в весе за период сна, и острые лопатки мужчины выглядят сейчас так, словно ему отрезали крылья.
Гермиона сжимает губы и, взяв тряпку, подходит к нему, осторожно начиная смывать засохшую кровь. Северус хватается руками за спинку стула в поисках опоры. Гермиона держится из последних сил.
Слезы сжимают глотку, и ей приходится часто моргать, чтобы проклятые слезы не мешали видеть. Она смывает кровь до тех пор, пока не остаются одни лишь красные полосы ссадин, и, сделав полушаг назад, рвано выдыхает.
На светлой коже алеет вырезанное не без помощи магии слово.
«Предатель»
Гермиона чувствует, как щеки стягивает от слез. Ей так жаль, так невыносимо, безумно жаль. Ей так хочется забрать его боль себе. Только бы ему стало легче. Она подходит к нему, останавливаясь след в след, и, не давая отчета своим действиям, прикасается губами к нетронутому участку кожи на его лопатке.
И весь мир сжимается, когда их атомы снова сталкиваются.
«Оттолкни меня»
Гермиона ждет всего, что только можно. Ждет, что он одернет ее, что оттолкнет. Что скажет, как она глупа, но… Этого не происходит. Гермиона не видит, как он стоит с зажмуренными глазами. Не видит, как он корит себя за то, что сделал это с ней.
Сделал это с собой.
«Я не могу»
Гермиона прикасается лбом к плечу Северуса и делает полушаг вперед, осторожно просовывая ладошки под его руками и обнимая дрожащее тело, трепетно прижимая к себе. Еще розовый, свежий шрам, оставленный Беллатрисой Лестрейндж, обжигает Северусу кожу.
Предатель и грязнокровка.
Это лишь буквы на теле. Ничего не значащие каракули.
А этот момент принадлежит только им двоим. Это их мгновение, минута слабости. Миг, когда их атомы столкнулись.
Когда они видят друг друга с закрытыми глазами.
Она отпускает его, и впервые за долгое время в ее мыслях тишина. Никакого гомона и переполоха. Никакой тяжести. Приятная пустота. Гермиона впервые радуется тому, что не приходится говорить, лишь берет его за руку и ведет за собой.