— Надеюсь, Саманта, я поступил правильно, — то и дело повторял он.
Когда благотворительный базар закончился, мы вернулись домой и принялись за подгорелый мясной пирог, который миссис Харрис оставила нам в перекалившейся духовке.
Отец сидел за столом, и вид у него был до того озабоченный, что я тихонько сказала:
— Папочка, если ты не хочешь, чтобы я уезжала, то я останусь… здесь, с тобой.
— Нет, Саманта, — ответил он. — Я думаю, тебе надо ехать. Этот мистер Барятинский совершенно прав, говоря, что для тебя это шанс уехать из Литл-Пулбрука и повидать мир.
— Я не уверена, что хочу уезжать отсюда, — возразила я.
— Ну что ж, если тебе там будет плохо, ты всегда можешь вернуться домой, — сказал отец.
— Конечно, — согласилась я. — Я вернусь сразу же, как только заработаю достаточно денег, чтобы сменить духовку в кухонной плите, и тогда нам больше не придется есть пирог с подгорелой коркой.
Эти слова рассмешили отца, чего я собственно и добивалась. Но когда мы перешли в его кабинет, папа стал беспокойно ходить из угла в угол, а это означало, что ему не дает покоя какая-то мысль. Немного погодя он сказал:
— Я бы хотел, чтобы с нами сейчас была твоя мать и чтобы она могла поговорить с тобой, Саманта.
— О чем? — спросила я.
— Об этой поездке в Лондон, — ответил папа. — Ты ведь понимаешь, моя дорогая, что тебя там ждет немало трудностей и соблазнов, с которыми ты до сих пор не сталкивалась.
Папа старался не смотреть на меня, и я поняла, что его что-то смущает.
— Во-первых, ты очень хороша собой, Саманта, — сказал он, — и я предвижу, что найдется немало молодых людей, которые захотят сказать тебе об этом.
— Разве в этом есть что-то плохое? — спросила я.
— Нет, конечно, нет! — воскликнул он. — Но я не хотел бы, чтобы это вскружило тебе голову и ты стала вести себя так, что твоей маме это не понравилось бы.
— Зачем же я стану так себя вести? — возразила я. — Я всегда старалась вести себя таким образом, чтобы мама могла одобрить мое поведение.
— Да, знаю, — сказал папа. — Ты хорошая дочь, Саманта, но в Лондоне все может обернуться по-иному.
Он сказал это каким-то озабоченным тоном, и мне показалось, что он чего-то не договаривает.
— Что ты хочешь этим сказать, папа? — спросила я.
— Я хочу только предостеречь тебя, — ответил он. — Молодая девушка легко может сбиться с пути, особенно, если она красива.
— Ты хочешь сказать, что мужчины будут объясняться мне в любви?
После недолгого молчания папа сказал:
— Я надеюсь, Саманта, что в один прекрасный день ты влюбишься в кого-нибудь, выйдешь замуж и будешь по-настоящему счастлива, как были счастливы мы с твоей мамой. Тебе ведь известно, что у нее было много возможностей выйти замуж за кого-нибудь из более влиятельных и богатых мужчин, нежели я. Но как только мы встретились, то сразу поняли, что предназначены друг для друга.
— Мне бы хотелось, чтобы и со мной было то же самое, — мечтательно произнесла я.
— Надеюсь, что так и будет, — ответил папа, — и я стану молиться об этом, Саманта. Но я хочу, чтобы ты сберегла себя для того единственного человека, который станет смыслом твоей жизни.
— Одно я могу тебе обещать твердо, папа, — заявила я. — Я никогда не выйду замуж за человека, если не полюблю его всем сердцем.
— Надеюсь, — сказал папа. — Но, знаешь ли, молодые люди не всегда хотят… жениться.
Поразмыслив с минуту над его словами, я спросила:
— Ты хочешь сказать, что они захотят целоваться со мной и в то же время не будут влюблены в меня по-настоящему?
— Да, что-то в этом роде.
— Ну, я надеюсь, что смогу распознать, любят ли меня по-настоящему. Тебе нечего тревожиться обо мне, папа. Я уверена, что смогу за себя постоять.
Я и вправду верила в свои силы, пока не приехала в Лондон и не увидела, до чего огромен этот город и как он ошеломляет и подавляет человека.
Джайлз взял меня с собой, но он мало разговаривал со мной по дороге, а когда мы приехали в Лондон, то сразу же отвез меня прямо в пансион, о котором говорил и который находился в Южном Кенсингтоне.
Хозяйка, которая явно была от него без ума, оказалась женщиной средних лет, довольно сурового вида. Но когда Джайлз объяснил ей, что привез ей новую жилицу, она стала рассыпаться в любезностях.