Ох, ма, не преувеличивай…
Не преувеличивай? Ты считаешь нормальным, что ради какой-то чашки кофе клиенту приходится терпеть все это?! Сначала нужно подойти к прилавку, чтобы сделать заказ, — как свидетель преступления Хуанита ткнула пальцем в сторону прилавка, и сделала паузу, будто еще раз прокручивая в голове всю эту ужасную унизительную сцену, — затем они записывают твой заказ на один из маленьких листочков, на котором тебе еще нужно написать свое имя, потом ты возвращаешься на место, и когда все готово, появляется официантка, несущая на подносе заказ, и с листочком в руке выкрикивает твое имя, пока ты не подашь ей знак. Остается надеяться, что в этот момент она посмотрит на тебя, заметит, когда ты ей помашешь. Но что делать, если официантка пойдет в другую сторону? Выкрикивать свое имя ей вслед? И с какой радости меня вынуждают кричать собственное имя в переполненном кафе? «Э-э-это я, Хуани-и-ита! Ма-а-аленькая мексиканка позади ва-а-ас! Ал-л-л-о-о-о!» Ну уж нет, — и Хуанита взмахнула рукой так, будто выбросила что-то за спину.
Аура так хохотала, что ей пришлось крепко зажмурить глаза. Ох, ма, прохрипела она.
Нет, нет, нет, hija. Зачем мне говорить им свое имя, если мне нужна всего только чашка кофе. Может, они еще попросят показать паспорт с визой?
Никто не мог рассмешить Ауру так, как ее мать. С тех пор каждый раз, когда мы оказывались в Венгерской кондитерской, она вспоминала эту материнскую тираду.
Мать демонстративно не спрашивала, как прошло собеседование. Они решили пойти выпить в бар «Вест-Энд», еще одно культовое студенческое место. Чтобы выйти к Бродвею, им предстояло пройти через весь кампус. Стояла поздняя осень, темнело. Аура провела мать сквозь кованые ворота университета и вывела на середину четырехугольника, обрамленного величественными зданиями библиотеки. Это была площадь, похожая на Сокало, только более мрачная; студенты сновали туда-сюда по жухлой траве и тротуарам, входили и выходили из корпусов, в окнах которых отражался закатный свет.
Разве здесь не прекрасно? — спросила Аура, останавливаясь и обводя руками пейзаж вокруг. Здесь я буду учиться в следующем году.
Они продолжили путь, будто мать не слышала ее слов. Но, когда они достигли противоположного конца площади, щеки матери были мокрыми от слез. Хуанита обняла Ауру и сказала, что очень гордится ею и знает, сколько она трудилась, чтобы этого добиться. По крайней мере в тот вечер в их битве за Нью-Йорк установилось перемирие. В баре «Вест-Энд» они пили и праздновали новый крутой поворот в саге их совместной жизни — брошенная без гроша в кармане мать, без работы, профессии и перспектив, бежавшая из Сан-Хосе-Такуая с четырехлетней дочерью на чужом «фольксвагене-жуке», чтобы начать новую жизнь в Мехико. А теперь эта дочь собиралась писать диссертацию, получив полную стипендию в одном из самых прославленных университетов мира.
С тех пор как ей исполнилось четыре, Аура видела своего биологического отца всего дважды. Когда они впервые встретились в ресторане в Гуанахуато, ей был двадцать один год. После череды телефонных разговоров, затеянных Аурой и державшихся в строжайшем секрете от Хуаниты, она доехала на автобусе от Мехико до Гуанахуато, а он приехал из Сан-Хосе-Такуая, где всегда и жил, но теперь с новой семьей. Когда отец вошел в ресторан в темно-синем костюме и бежевой рубашке, Аура, в одиночестве ожидавшая за столиком, сразу его узнала. В ее воспоминаниях он, конечно же, был моложе; поседевшие волосы были короче, чем раньше. Он заметил, что его узнали, и его угольно-черные глаза расширились, как будто от испуга. Он двинулся к ней с вытянутыми вперед длинным руками и нежной пылкой улыбкой, которую она никогда не смогла бы забыть и которую с удивлением обнаруживала на собственных фотографиях. Она поднялась навстречу отцу. Аура унаследовала его отвисшие уши и длинный покатый нос (хоть и в более красивой женственной версии). Следующее, что бросилось ей в глаза, — это желтоватая подсохшая грязь на одной из его штанин. На улице не было дождя. Тогда почему штанина перепачкана? Она слышала от своей тети Вики, что у него плохо с деньгами, но костюм казался очень приличным. Она побоялась смутить его вопросом про грязь, а он об этом молчал. В последующие годы во всех недописанных ею рассказах о встрече с отцом обязательно фигурирует загадочная грязная штанина. Можно подумать, что она пыталась метафорически связать тайну грязной штанины и тайну ее отца и своего прошлого, но так и не смогла придумать, как это внятно выразить в рассказе. Грязь, решила она, должно быть, имеет отношение к клубничным плантациям Сан-Хосе-Такуая: обработка покрытых грязью клубничных полей, раскинувшихся за городом, была здесь одним из основных источников заработка для бедного люда. В своих рассказах Аура безуспешно пыталась связать между собой вымазанную грязью штанину, клубничные плантации, а затем связать это все с первой за семнадцать лет встречей отца с дочерью и все еще нераскрытой тайной их столь долгой разлуки. Когда-то он часто приходил домой в забрызганных, попахивающих навозом ботинках, которые приходилось снимать и оставлять за дверью. Но те времена, когда она была его обожаемой маленькой девочкой, а он — начинающим политиком от ИРП[12], проводящим кампании и председательствующим на многих церемониях: праздниках сбора урожая, заключении новых трудовых договоров, безвозвратно прошли, и отец давно не имел к клубничным плантациям никакого отношения.