Парня, встреченного на рейве, звали дос Сантос, ему было восемнадцать, на пять лет больше, чем Ауре. Вообще-то это была его фамилия — дос Сантос, но Аура называла его по имени, только когда звонила ему домой и трубку брал кто-то из родителей. В старом кофре, где Аура хранила дневники, я нашел поэмы дос Сантоса, сотни поэм, множество ксерокопий, сложенных в пластиковые папки. Когда они познакомились, дос Сантос закончил работу над шестисотстраничным романом, который дал прочесть отцу. Тот с воодушевлением взялся читать и, закончив, сказал сыну, что это бессмысленное барахло, безнадежное, без единой искры таланта. Несмотря на всю свою внешнюю крутизну, дос Сантос был мальчиком доверчивым и даже наивным, благоговеющим перед отцом, выдающимся экономистом ИТПМ[19]. Морально уничтоженный, парень поклялся никогда больше не писать, хоть и считал, что лишь ради этого стоит жить.
Никогда раньше Аура не чувствовала себя такой нужной кому-то, кроме своей матери. Вот уж чего точно не стоит делать начинающим авторам, сказала Аура дос Сантосу, так это показывать свои труды родителям: здравый совет, которому сама Аура следовала редко. Она прочла творение дос Сантоса, и оно привело ее в ужас. Она ничего не сказала лишь потому, что хотела его поддержать. Страницы необузданного текста с грамматикой собственного сочинения, переполненные дурацкими и непристойными шутками, а все образы настолько странные, что парень должен был благодарить отца, что тот не упек его в психушку! (Этого романа не было среди писанины дос Сантоса, найденной мной в кофре.) Энтузиазм и похвалы Ауры, подкреплявшиеся, вероятнее всего, поцелуями, отрепетированными с датскими мальчишками на кубинском пляже, восстановили веру дос Сантоса в свое литературное дарование, подпитали его мятежный дух и превратили простого тинейджера, восемнадцатилетнего неудачника, встречающегося с тринадцатилетней девчонкой, в Поэта или кого-то вроде того. Аура и дос Сантос стали друг для друга незаменимы. Он был той самой родной душой, по которой так истосковалось сердце Ауры.
Нет в этом ничего ненормального: любовь. Влюбиться, строить любовь юную и невинную, хоть и ужасную. Ничего ненормального нет и в том, чтобы думать, что весь мир против меня: если верить Фрейду, паранойя является естественной реакцией на юношескую любовь. Кстати, в моем случае паранойя была небезосновательной. Она воцарилась в голове моей матери, когда та нахмурила брови, воздела руки к небесам и застонала: к нам наведался объект ее черной ненависти. Мой Первый Бойфренд сидел там — в ее кресле! — спортивные солнцезащитные очки в пасмурный осенний вечер пятницы, очевидно, маскировали затуманенный марихуаной взгляд. Расслабься, ма; где твое чувство юмора? Но у моей мамы, матери-одиночки, нет чувства юмора, когда дело касается ее тринадцатилетней, половозрелой, менструирующей дочери. Ни капли. Моя мать-одиночка переполнена суровыми подозрениями, нашпигована тяжкими опасениями, в основе которых статистика, данные опросов, прогнозы наихудших сценариев. И все это не имеет никакого, или очень отдаленное отношение, хотя, скорее, все-таки никакого, к тому, что ее дочь влюбилась в первый раз в жизни. Вместо поддержки и участия, наказания и запреты посыпались, словно пожелтевшие листья с веток. Эта осень никогда не пройдет: она, запустив цепную реакцию, разрушила будущее до его наступления. Ускоренная перемотка вперед, когда мне хотелось отмотать назад.