Ну ладно, если быть честной, Дженис и вправду застонала и повисла у Каллахана на мускулистой шее, тесно прижимаясь к нему. И продолжалось это достаточно долго, пока колени ее подогнулись, а восхитительное покалывание между бедрами едва не лишило дыхания. Но она отнюдь не гордилась этим, поскольку вела себя как отчаявшаяся старая дева, в которую, как считала, быстро превращается.
Как она могла докатиться до этого?
Ее первый сезон прошел вполне успешно: она получила несколько достойных предложений, но отклонила, не желая торопиться, — зато второй сезон оказался совсем другим. Число поклонников стремительно уменьшалось, на балах мужчины не замечали ее, отдавая предпочтение юным дебютанткам.
Возможно, она сама была тому виной. После унизительного романа с никчемным Финном Латтимором она замкнулась, стала необщительной и подозрительной, развлечениям предпочитала книги. Ей казалось, что она оправилась от этого удара, но, видимо, тогда еще нет.
Сейчас же она точно знала, что оправилась, но продолжала оставаться неудачницей. Предполагалось, что этот визит в сельское поместье каким‑то образом поможет ей вернуть уверенность в себе и прежний блеск. Только Дженис тогда не представляла себе как, а теперь знала: нужно чаще целоваться с Люком Каллаханом. Сейчас она казалась себе серебряным чайником, который только что оттерли от копоти. И ей вовсе не хотелось снова потускнеть.
Тем временем предостережение мистера Каллахана насчет герцога не выходило у нее из головы, хотя она и пыталась отмахнуться от него: необходимо составить собственное мнение о его светлости. Дженис молила Бога, чтобы герцог оказался осведомлен о том, что она должна приехать, и очень надеялась, что в таком огромном доме не станет лишним бременем. Вряд ли, конечно, он обрадуется, в конце концов, у него масса более важных дел, требующих внимания, чем приезды и отъезды друзей его бабушки, — но в мечтах Дженис представляла, что он будет рад.
«Леди Дженис приедет в гости? — восклицал он в ее фантазиях. — Та самая леди Дженис, что обладает потрясающей сообразительностью и редкостным остроумием? Однажды она пролила на меня лимонад, и я этого никогда не забуду».
Потом он бросится к себе в спальню переодеться и сменить галстук, прежде чем принять ее, потому что будет слегка нервничать. А затем — рисовала она в воображении — проводит ее в роскошную библиотеку и скажет, что она может брать любую из этих книг, когда ей захочется, и будет наблюдать, какие книги она отберет…
Ох, пора прекратить тешить себя этими детскими фантазиями. Она уже не наивная простушка, чтобы упиваться ими.
Ни один герцог никогда не обратит на нее внимания.
Огромные французские окна были плотно занавешены красновато‑коричневыми бархатными шторами, но сквозь щелочку Дженис сумела разглядеть книжный шкаф, кресло, портрет. На мгновение мелькнуло лицо девушки, но тут же исчезло.
Дженис задумалась: какие комнаты занимает вдовствующая герцогиня? И снова ее охватил страх. Если бы мама знала, что вдова стала слаба на голову, коли вообразила себя королевой, то никогда не позволила бы Дженис отправиться под ее опеку.
Однако Дженис так не хотела возвращаться в Лондон, что была готова на все, чтобы остаться.
И надежно здесь закрепиться.
И… и может быть, снова поцеловаться с этим грумом. Если только ей удастся отыскать его. Он проводил их до дома, но сразу же скрылся, как только экипаж остановился перед парадным крыльцом. Без сомнения, он вернул собственного коня в огромные конюшни, где содержались одни из лучших лошадей Англии.
Снег снова повалил пышными хлопьями. Из труб вырывались причудливые завитки дыма и лениво уплывали в сторону. Дженис как раз считала их, когда в отдалении со стороны конюшен появился сам герцог Холси, окруженный сворой темно‑серых охотничьих собак, в компании еще двух мужчин. Во рту у него торчала сигара, под распахнутым теплым пальто Дженис заметила безукоризненно сшитый твидовый костюм. Его друзья были одеты не менее впечатляюще.
Едва мужчины приблизились, сердце ее забилось чаще.
Хоть герцог и не был самым высоким в этой компании, тело его бугрилось крепкими мускулами, придавая ему ореол мужественности, которой явно недоставало его спутникам. С его миндалевидными глазами, смуглым лицом и размашистой походкой он напомнил Дженис древнегреческого бога Пана, покровителя пастухов, горячего, неистового Пана. Она почти ожидала, что снег позади него растает там, где отпечатались следы его ног. Румянец опалил ее щеки, когда она припомнила виденные ею в книгах изображения этого получеловека‑полуживотного. На всех иллюстрациях он представал с неимоверно большим мужским достоинством, о чем сейчас ей совершенно не следовало думать.