Откуда-то, как будто из-под земли, донесся голос:
— Товарищи, здесь, на этом месте, мы воздвигнем памятник, и пусть многие годы он будет рассказывать грядущим поколениям о героической борьбе нашего народа против фашизма. Я вижу, как они будут преклонять колени перед могилами героев и украшать венками и букетами гордую вершину Братан!
Началась перекличка:
— Штокман.
— Здесь! — ответила толпа, и этот ответ эхом прозвучал в горах.
— Морозов.
— Здесь!
— Сутов.
— Здесь!
— Бойчо.
— Здесь!
— Тома.
— Здесь!
— Йонко.
— Здесь!
— Чапаев.
— Здесь!..
Десятки имен… И при упоминании каждого из них вздрагивали и заливались слезами женщины в черных платках.
— Все они здесь! — дружно ответила толпа и опустилась на колени:
«Прощайте, братья, вы до конца и с честью исполнили свой благородный долг…» — произнесли они священные для них слова.
Зашумели леса на вершине Братан. Народ, преклонив колени, пел песни борцов, песни партизан, а ветер, подхватив эти звуки, разнес их по всему Среднегорью.
Ко мне подошел Николай Дмитриевич Мордвинов, по-братски обнял и сказал:
— Болгарский народ бессмертен! Преклоняюсь перед ним!
НА ПЛОВДИВСКИХ БУЛЬВАРАХ
Если меня спросят:
— Где хочешь провести свою старость?
— На пловдивских бульварах, — отвечу я, — там, где прошла молодость…
НЕЖЕЛАТЕЛЬНАЯ ВСТРЕЧА
Меня разбудило солнце. Оно быстро согрело лицо, и по теплу солнечных лучей я догадался, что оно уже поднялось высоко над вербами. Я открыл глаза, яркий свет ослепил меня, и мне невольно пришлось зажмуриться. Не хотелось вставать. Я так хорошо себя чувствовал, лежа на спине и вдыхая влажные испарения, поднимавшиеся от земли под лучами утреннего солнца.
Остальные еще спали. Бабчо, растянувшись во весь свой богатырский рост, лежал спиной ко мне и пыхтел, как паровоз. Кольо свернулся клубком с другой стороны и ни разу даже не шелохнулся. Стоянчо и Митак расположились возле Кольо, укрывшись одеялом с головой, и только время от времени, похрапывая, стягивали его друг с друга и снова погружались в непробудный сон.
Вчера мы очень устали. Канал, который мы копали километрах в десяти от Пловдива, должен был связать реки Рибницу и Марицу. Участок этот оказался довольно трудным. Влажная и глинистая земля прилипала к лопатам. Они становились тяжелыми, никак не вонзались и грунт, и поэтому земляные работы продвигались чрезвычайно медленно.
Я находился на нелегальном положении уже целый год, и мне под чужим именем удавалось скрываться здесь летом, среди землекопов. Мои товарищи — Бабчо, Кольо, Стоянчо и Митак — были ремсисты[3]. Мы с ними работали артелью, и поэтому я не опасался, что меня выдадут. Днем я прятал свои два пистолета в кустах, недалеко от того места, где мы работали. Иногда появлялись полицейские и какие-то подозрительные личности, но я был всегда начеку. В такие моменты я старался держаться поближе к кустам, где хранил оружие. Ночью мы спали под одним одеялом, принесенным Кольо, хорошим домашним одеялом с крупными красными узорами. Наверно, мать Кольо, когда ткала это одеяло, думала подарить его сыну на свадьбу.
…Я взглянул на часы. У нас оставалось немного времени. Я отодвинул локоть Бабчо и лег на спину. Я ждал, что вот-вот появится дядя Петко — официальный руководитель нашей группы. Этот старый рабочий с табачной фабрики в Пловдиве подписывал нам наряды, раздавал деньги, вечером уходил в город к своей семье, а рано утром возвращался и всегда приносил нам чего-нибудь поесть, чаще всего брынзу, колбасу и помидоры. А когда он приносил мясо, Митак готовил нам отменный суп в старой кастрюле, которую он где-то стянул. С дядей Петко, тихим, добрым человеком, мы все ладили. Он любил нас и ценил наш труд.
Я услышал шум, но продолжал лежать неподвижно. Только рука быстро скользнула под свернутое вместо подушки пальто и нащупала холодную рукоятку пистолета. Я осторожно приподнялся. Недалеко от нас, на рисовом поле, расхаживал аист и с шумом помахивал крыльями. Никого из посторонних не было видно.
— Вставай! — громко крикнул я и сдернул одеяло с моих друзей.
Сонные, они смотрели на меня с таким изумлением, словно недоумевали, как они здесь очутились.
— Эх, еще день прожили! — первым отозвался Бабчо.
Митак перешагнул через Стоянчо, выпрямился и расправил плечи. Гибкий, как кошка, он потянулся так, что даже суставы хрустнули: