Я взял с собой моторизованную группу под командованием Голубя, и мы отправились в Граф-Игнатиево.
Выдался теплый сентябрьский день. Пловдив все еще бурлил. Мы проехали весь квартал Каршиак и через полчаса прибыли на аэродром.
На взлетных площадках у нескольких самолетов прогревались моторы, а офицеры и солдаты бесцельно слонялись по всему аэродрому.
— Вот уже сколько времени мы вас ждем, товарищи, — заявили они. — Ведь здесь пока еще не ступала нога ни одного из представителей новой власти. Все приспособились к обстановке и стали выдавать себя за коммунистов.
Товарищи из соседних сел, очевидно, не решались показываться на аэродроме, да и люди из полка тоже боялись появляться в селах.
Я приказал, чтобы все собрались в клубе. Трубач сыграл сбор. В скором времени весь зал был набит до отказа. Во дворе в полной боевой готовности остались лишь люди Голубя.
Собрание продолжалось более часа.
— Товарищи солдаты, господа офицеры, — начал я. — Над порабощенной Болгарией взошло солнце свободы. Прежней преступной власти Кобургов, убийц и шарлатанов, уже не существует.
— Ура-а! — закричали солдаты. — Да здравствует правительство Отечественного фронта! Смерть врагам народа!
— Да, справедливое возмездие, смерть ждет врагов! — подтвердил я спокойно. — Их будет судить народный суд, но вместе с ними он будет судить и тех офицеров, которые стреляли в патриотов. Здесь, на этом аэродроме, погиб мой верный друг и преданный сын Болгарии Радко Попов. Убийцы его находятся здесь, среди вас.
И тут началось что-то невообразимое.
Мы арестовали нескольких человек и назначили новое командование. Солдаты проводили нас торжественно, с почестями.
Было заменено командование и во всех частях Пловдивского гарнизона. Только в штабе армии нам никак не удавалось навести порядок. Командование армии отправлялось на фронт. В городе оставался лишь штаб второй дивизии во главе с полковником Стоевым. Вот они и занялись мобилизацией фашистских элементов, одевали их в военную форму и никуда не выпускали, пытаясь всех постепенно переправить на фронт, чтобы дать им возможность избежать возмездия народа.
Ни один партизан еще не переступил порог штаба. Первым в этом осином гнезде появились Димитр Георгиев, Голубь и я.
В помещении оказалось много офицеров. Они с весьма озабоченным видом входили и выходили, и все куда-то торопились. Одни из них уже надели фронтовую форму, а другие еще оставались в своей офицерской форме мирного времени.
— Митя, пошли прямо в кабинет полковника Стоева. Начнем оттуда, а потом посмотрим.
Димитр Георгиев, весьма интересный и на редкость культурный человек, пользовался в городе большой известностью и как оратор, и как постоянный защитник наших товарищей во время фашистских судебных процессов. Ему и самому доводилось сидеть во многих тюрьмах и концентрационных лагерях.
Мы вошли через главный вход. Часовой улыбнулся нам, откозырял, но не сказал ни слова. Мы проследовали по длинному коридору. Несколько офицеров рассматривали нас с явным недоумением.
— А это что еще за птицы? — спросил один из них.
— Партизаны! — отрезал я. — А вы, господа, кто такие? Ну-ка подойдите ближе!
Те засуетились.
— Подойдите ближе! Приказываю вам! — И я наставил на них пистолет.
Офицеры растерялись. Они явно не знали, что же им делать.
— Но, господа, мы же офицеры!
— Вижу! — Димитр тоже вынул пистолет. — Где здесь кабинет командира дивизии полковника Стоева?
Один из офицеров прищелкнул шпорами:
— Прошу за мной, господа!
Он торопливо пошел впереди и раскрыл перед нами дверь.
Мы очутились в комнате адъютанта. Молодой вылощенный офицер звякнул шпорами и предложил нам сесть.
— Скажите, здесь полковник Стоев? — строго спросил Димитр.
— Так точно, господа! А кто вы такие? Как доложить о вас?
— Оставайся на своем месте! — предупредили мы его и ворвались в кабинет командира дивизии. Там за столом сидел высокий мужчина лет пятидесяти, с зализанными волосами, увешанный орденами и аксельбантами. Он смотрел на нас с недоумением. Не дав ему сказать ни слова, мы направили на него пистолеты. Побледнев, полковник поднял руки вверх и пролепетал: