Я в сотый раз поправила вуаль, присела и сняла свои очень модные, но не слишком удобные туфли. Отец молчал, и тишину нарушало только отчаянное мяуканье Джои, которую предусмотрительно заперли на кухне, чтобы она не мешалась под ногами.
Затем, минут через десять, отец нервно посмотрел на свои часы и прочистил горло.
— Полагаю, вот теперь нам пора, — сказал он. — Я сейчас скажу шоферу, что мы готовы.
Около наших ворот уже собралась целая толпа местных детей, желавших увидеть невесту. Они толкались, пихали друг друга и смеялись от возбуждения.
Я постаралась изобразить счастливую улыбку и помахала рукой старой миссис Бенсон, которая в своем инвалидном кресле сидела у окна гостиной и тоже наблюдала за мной.
Хотя я прекрасно осознавала, что наша свадьба с Эваном обязательно вызовет повышенный интерес у местной публики, все же не ожидала увидеть у входа в церковь столько народу. И, разумеется, я не предполагала, что соберется такое количество фоторепортеров! Они облепили все ступени церкви, образовав нечто вроде почетного караула.
— Отец! — Я крепко вцепилась в его руку.
— Все хорошо, Дина. Нам следовало догадаться, что все будет именно так. В конце концов, просто невозможно представить, чтобы свадьба сына миллионера не вызвала ажиотажа среди представителей местной и национальной прессы!
— О! — Я глубоко вздохнула. — Смешно, но я редко думаю о том, как Эвана воспринимают окружающие люди. И кто он. О боже! Как мне хотелось бы сейчас сбежать отсюда!
Машина остановилась. Я еще раз глубоко вздохнула и крепко сжала руки, чтобы они перестали дрожать.
Как только я вышла из «роллс-ройса», за моей спиной тут же послышались возгласы «О!», «Ах!» и даже «Ну разве она не хорошенькая!». Лица всех присутствующих были обращены ко мне, и я сделала то, что и ожидалось от счастливой невесты. Я улыбалась и кивала головой, но, когда мы с отцом, наконец, скрылись от солнечного света в прохладном полумраке церкви, с облегчением перевела дыхание.
Тяжелые дубовые двери закрылись за нами, и шум толпы сразу стих. Я на мгновение остановилась, стараясь успокоиться. Маргарет Ангус подошла ко мне и попыталась приободрить нежной улыбкой.
Мы стояли в небольшом коридоре перед вторыми, более узкими дубовыми дверями, ведущими в основную часть церкви. Из-за них доносились приглушенные голоса гостей, собравшихся на церемонию, и торжественные звуки органа.
У дверей замер церковный служка, который должен был подать нам сигнал входить внутрь.
Прошло несколько секунд. Мои глаза постепенно привыкали к полумраку, я продолжала дрожать, теперь не только от волнения, но и от холода — солнечный свет никогда не проникал под этот сводчатый потолок.
С удивлением я обнаружила по обе стороны от дверей две огромные вазы из белого камня. Они были наполнены свежими цветами: белыми лилиями, словно сделанными из воска, белоснежными нарциссами и гиацинтами.
В душном коридоре их аромат казался особенно резким, насыщенным, тяжелым до тошноты.
Туфли опять начали жать, и я то и дело переступала с ноги на ногу. От нервного напряжения у меня на верхней губе выступили капельки пота.
«О Боже, Боже, только бы это все быстрее закончилось», — умоляла я, ощущая, как колотится мое сердце. Я с нетерпением посмотрела на служку, но он по-прежнему не шевелился. Гости все так же переговаривались между собой, а низкие звуки органа настраивали всех на торжественный лад.
«А я стою, чего-то жду», — вдруг всплыли в голове слова из старой школьной песенки, и я почувствовала безумное желание пропеть их вслух.
Мои ладони стали влажными от волнения — я изо всех сил пыталась держать свои чувства под контролем и, стараясь сосредоточиться на чем-нибудь, что могло бы отвлечь меня от происходящего, принялась рассматривать цветочные композиции.
Они были великолепны. Местный продавец цветов превзошел самого себя. Но только зачем, ах, зачем он в ту же самую вазу вместе с белыми гиацинтами поставил кроваво-красные анемоны?
Я украдкой бросила взгляд на Маргарет. Интересно, заметила ли она это? Ведь она, как медсестра, скорее всего, верила в примету, что красное в сочетании с белым предвещает смерть.
Размышления о смерти невольно вызвали в моей памяти картину траурной процессии в Провансе, свидетельницей которой я однажды стала. У лошадей, везших катафалк, были султаны, по форме и цвету напоминавшие белые лилии.
«Мы погибли в расцвете лет», — внезапно всплыла перед глазами надпись, прочитанная несколько лет назад на военном мемориале. Я вздрогнула. Почему сегодня мне в голову приходят такие мрачные мысли?