И тут – смазанная мысль.
Так вот, о каких девчонках говорил Влад.
Злость расплескалась ещё сильнее. Обдавая внутренние стенки своей кипящей сущностью. Вынуждая кипеть и Егора тоже. Захотелось хорошенько выругаться. Вслух. Не сдерживаясь, не тормозя на крутых поворотах, не сглаживая.
– Надо же.
Настя молчала.
Соизмерил расстояние между ними. Метра два, не меньше. Однако этого всё равно было мало, слишком мало, и Егору вновь захотелось отойти ещё на пару шагов назад. Чтоб уж наверняка не чувствовать её, такую чужую, настолько рядом. Непозволительно рядом.
Два метра никогда не казались ему таким маленьким расстоянием, каким казались сейчас.
Молчание напрягало, и раздражение отдалось покалыванием в кончиках пальцев, сжимающих собственные предплечья. Когда он понял, что она не сможет выдавить из себя ни слова, вновь заговорил. Тихо-тихо и спокойно, справляясь с нарастающей внутри злостью.
– Тебе не стоило приезжать. Если честно, я не понимаю, зачем ты это сделала. Я просил тебя ещё тогда о том, чтобы ты не искала со мной встреч. И не устраивала их. К тому же, у меня есть любимая девушка. И это не ты.
И в ней вдруг будто бы что-то щёлкнуло после его последних слов. Потому что карие глаза прищурились – совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы он заметил. Она опустила взгляд на пару секунд и продолжала молчать. Егор закатил глаза, снова вздыхая и чувствуя, как клокочет собственный гнев. Танцует чечётку на самом краю пропасти. И когда сорвётся в неё – вместе с ней в эту же бездну улетит и весь его хвалёный самоконтроль.
– Ладно, – тонкий голос вынудил вновь взглянуть на девушку. – Ладно, я уйду.
Наблюдает, как она смотрит на него. Опять решительно, снизу вверх, приподняв подбородок. Только вот этот жест даже на толику не напоминал выученное вдоль и поперёк движение совсем другого человека. Потом карий взгляд сползает с его лица. Скользит по кабинету и останавливается на чём-то правее его плеча. Застывает на несколько секунд, а затем снова быстрой молнией упирается в его глаза. И уголки губ едва заметно ползут вверх. Он не успевает понять, почему, ведь Настя опять говорит.
– Ладно. Я уйду. Но…
И делает быстрый шаг к нему. Быстрый, ещё один, и ещё. Второй, третий, четвёртый, и Егор не успевает среагировать. Не успевает отшатнуться, отойти, остановить, потому что через пару секунд то мизерное расстояние в два метра между ними вдруг слишком резко сокращается до ничтожных пятнадцати сантиметров. Тело будто парализовало от неожиданности. Разве что брови ползут вверх в немом удивлении, и что-то внутри него, большое, растущее и булькающее, хочет вытолкнуть эту девушку из его такого драгоценного личного пространства.
А девушка снова говорит:
– …могу я кое-что сделать? На прощание.
И в его губы вдруг врезается чужой рот. Такой непривычный, чуждый, навязчивый, не Маринин рот, а оттого – омерзительный. Омерзительно было ощущать чужие губы на своих губах. Чужие, даже несмотря на то, что он слабо помнил эти губы. И – чёрт – влажный чужой язык, скользнувший по его нижней губе. Он смотрел на подрагивающие, опущенные, густо накрашенные ресницы Насти и искренне не понимал, почему он… стоит.
Какого чёрта он стоит, позволяя ей…
Твою мать.
Злость бьёт в голову слишком сильно. Ладони, сложенные на груди, прижатые её грудью, резко вырываются из-под мягкой материи белого свитера, и пальцы впиваются в её плечи, буквально отшвыривая от себя чужое тело. На расстояние вытянутой руки, пока наливающийся лютой яростью взгляд всматривается в растерянные глаза, наполняющиеся испугом. С каждой секундой – всё сильнее. И она будто бы начинает жалеть, что сделала это.
Поздно, идиотка.
Раньше нужно было думать.
На влажные губы, по которым только что скользил чужой язык, ложится прохлада помещения.
– Какого хера это было? – почти ласково. Тихо, с поблёскивающей на дне интонации угрозой.
Девушка сжалась ещё сильнее, прижав руки к груди, и смотрела на него большими распахнутыми глазами. Он продолжал стискивать её плечи и знал, что ей было неприятно, но не мог заставить себя сбавить напор. Ему хотелось её придушить. Или трясти до потери памяти, чтобы мозги встали на место в глупой голове.
Злость всё клокотала в мозгу, билась о стенки, словно набатом, и каждая секунда сильнее приближала его к той точке, которая обычно зовётся конечной.