Перед смертью не надышишься.
Прошла в коридор, понимая, что дурацкое чувство волнения отчего-то возвращается. Почувствовала за рёбрами не совсем приятный трепет. Его хотелось убрать. Хотелось ничего не чувствовать. Кроме твёрдой уверенности и спокойствия.
Марина сунула ножку в чёрную туфельку на высоком устойчивом каблуке, старательно игнорируя вспыхнувшую в груди тревогу. В очередной раз взглянула в зеркало – буквально мимоходом, чтобы опять убедиться, всё ли идеально.
Конечно идеально, блин. Она ведь провозилась два часа, прежде чем окончательно собралась. Поэтому да. Идеально.
Было бы, если б была возможность никогда больше не сталкиваться с ним.
Девушка мрачно усмехнулась, поправляя белоснежный кружевной фартук, и вышла из квартиры, проворачивая в замке ключ. Знакомый щелчок дал понять, что дверь надёжно закрыта, и Марина обернулась, дёргая за собачку внешнего замка на сумке, чтобы убрать звенящий металл внутрь.
А в следующее мгновение ключи выпали из рук, звонко стукнувшись о бетонный пол. Громкий звук полетел к нижним этажам, медленно умирая. Девушка так и застыла с приподнятой рукой, которая всё ещё чувствовала холод металла. Улыбка исчезла с лица мгновенно – её заменила голая растерянность.
На ступенях стоял Егор.
Распахнутые голубые глаза смотрели на него с непередаваемым ужасом, который, кажется, начал наполнять и его тоже. Почему она так испугалась? И…
Чёрт…
Почему она так хороша?
Егор прошелся взглядом по фигуре девушки вниз – от хорошо заметной талии с завязанным на спине бантом до ног на высоких каблуках. Уставился на изгиб ступни в чёрных замшевых туфлях, невольно отмечая, какая маленькая у неё нога. Прошёлся вверх по изящной линии икры, затем – бедра, до подола пышной юбки, оканчивающегося где-то на ладонь выше колена. Вернулся к лицу, игнорируя тончайшую талию. К подчёркнутым косметикой глазам. Они стали выразительнее, больше, красивее. И зацепился взглядом за губы, которые она сейчас кусала. Закусанные едва ли не в кровь.
Прекрати это делать, маленькая дурочка. Потому что я тоже хочу это…
– Здравствуй.
…сделать.
Чёрт. Его голос дрогнул. Так глупо и не нужно сейчас.
Она ничего не ответила. Стояла и молчала, находясь, пожалуй, в полнейшем шоке. Просто не ожидала его увидеть сейчас здесь.
Он и сам, мягко сказать, был слегка удивлён такому положению вещей. Совпадение? А такое бывает?
Всенепременно. Не заметил, что ли, этого, когда выяснилось, что вы живёте в одном подъезде?
И кто-то гомерически захохотал в груди.
Егору это не понравилось. Он стиснул зубы. Демоны внутри потягивались, разбуженные молчаливым недовольством хозяина.
Он смотрел ей в глаза, понимая, насколько ей становится не по себе от твёрдого и уверенного взгляда. Даже высокомерно приподнял подбородок, чтобы окончательно… добить?
Вывести.
Как она выводила. Даже не прикладывая к этому усилий, чёрт возьми. Стояла и смотрела на него своими супербольшими красивыми глазами. Качнула бёдрами, сделав упор на другую ногу, отчего юбка дрогнула в такт лёгкому движению. Хоть губы прекратила кусать, однако влажный блеск на них привлекал внимание не меньше, чем выразительная фигура, подчёркнутая школьным платьем и фартуком, ленты которого уходили за спину.
Приоткрыла рот, будто хотела сказать что-то. Две секунды – и передумала, вздёргивая подбородок.
Вот оно. Да. Егор ждал. Было непросто сдержать улыбку, что едва не растянула губы, но он справился.
И тут же заметил – в голубых глазах больше ни намёка на былое удивление. Только нотки высокомерия и уверенности. Грубоватые и прохладные. Надо же. Быстро оправилась. Умница.
– Здравствуй.
И голос такой…
Егору на секунду показалось, что он – самое огромное ничто во всём мире. Интонация, будто с трона вещает какому-то шуту и ждёт обязательного поклона в ноги.
Хрен тебе, заносчивая сучка.
Однако обсудить то, что произошло в их последнюю встречу, всё же следовало. Чтобы всё осталось вот так, как есть? Нет уж. Она должна понять, что это не значило ровным счётом ничего.
Кроме того, что он хотел целовать её горячо, влажно и глубоко. Может, немного грубо.
Да ладно, это же всего лишь банальное желание, похоть, влечение. Человеческий порок, к которому он испытывал большее снисхождение, чем ко всем остальным. Тем более что Егор мог поклясться: она хотела этого не меньше, чем он.