"Он сегодня не в том настроении", — бурчали мы в оправдание.
Амир продолжал свои попытки целых три недели. Мы поддерживали его орехами и бананами, мы пытались попеременно воздействовать на попугая то дружеским сочувствием, то горькими упреками, мы просили и ругали, мы щекотали и царапали его — все бесполезно. Мало-помалу мы стали понимать, что этот мошенник Злобник продал нам немого попугая.
И вдруг, в одно незабываемое утро, когда мы получили важный звонок из-за океана, настолько искаженный грозовыми атмосферными явлениями, что я даже не понял имя звонившего, внезапно у меня за спиной громко и отчетливо прозвучало: "Скажи! Скажи! Скажи! Скажискажискажи!..".
Вот он и клюнул, наш попугай, пусть даже не на ту удочку! По крайней мере, теперь мы точно знали, что он был обучен, что его дрессировали, что он мог говорить. Ему нужен был для этого лишь звонок из-за океана с как можно более плохим качеством связи, тогда все и получалось. Амир поклялся научить проклятую птицу говорить и "шалом", или он вырвет ей все ее серо-зеленые перья. Как подсказала ребенку эпоха технического прогресса, он установил в клетке магнитофон, который непрерывно вдалбливал ее упрямому обитателю одно и то же слово: "Шалом… Шалом… Шалом…". Лента моталась столь долго, сколько позволяли батарейки. Но ничего не изменилось.
Однако, двумя днями позже, как раз, когда по телевизору начались вечерние новости, из клетки раздалось: "Кто! Кто! Кто!..".
Что за — кто? Почему — кто? Кто это — кто? Только после долгих раздумий до нас дошло, что речь могла идти о моем заокеанском собеседнике. Еще один маленький шаг вперед. Мы решили назвать нашего попугая Ктокто.
"Необходимо, — разъяснил я семье, — хоть в чем-то идти навстречу животному, говорит оно шалом или нет".
По-видимому, оно больше предпочитало "или нет". На следующие выходные Ктокто расширил свой словарь в совершенно ином направлении:
— Вафф! — пролаял он. — Гр-ваувау.
Очевидно Франци, наша собака всех возможных мастей, тоже получила звонок из-за океана. Она пролаяла в ответ, и с тех пор они оба часто беседовали друг с другом, но это бывало, только когда к нам кто-то приходил. С уходом гостя Ктокто быстро замолкал. С другой стороны, он научился танцевать. Если ему напевать "Алелуйя" и при этом вдобавок двигать бедрами, он начинал раскачиваться, но только не пел. Он свистел. Этим он подражал футбольным судьям, которых видел по телевизору. Больше всего он любил это делать поздно ночью, чередуя крики "Скажискажискажи" и "Ктоктокто".
Я пошел к Злобнику и пожаловался:
— Наш попугай лает днем и свистит ночью. Где же ваше честное слово? Я спать не могу!
— Конечно, не сможете, — возразил бывалый зооторговец. — Клетку-то на ночь надо завешивать.
И он продал мне толстую полиэтиленовую пленку, бельгийское производство, никакой подделки. Я отправился домой, дождался наступления сумерек и нахлобучил пленку на клетку, после чего упал в кровать и проспал как куль с мукой до 3 утра, когда самая лучшая из всех жен встала и стащила пленку обратно.
— Разве бедная птичка должна жить в темнице? — спросила она.
Ее гуманистические побуждения делают ей честь. А попугаю это доставило радость. Мой же сон был попросту уничтожен. Иногда я искренне жалею, что попугаи не могут летать.
Когда Ренана простудилась, Ктокто немедленно начал кашлять. Ренана, как никто в нашей семье, радовалась состраданию Ктокто. Так продолжалось довольно долго, но однажды возымело нехорошие последствия. Когда наша умница Ренана находится дома одна, она никогда не открывает дверь без того, чтобы предварительно не спросить своим тоненьким детским голоском: "Кто там?".
Однако однажды дома оказался один Ктокто. Было это уже к вечеру. Человек из прачечной принес наше белье и постучал в дверь.
Изнутри прозвучал тонкий детский голосок:
— Ктотам?
— Белье, — ответил человек из прачечной.
— Ктотам?
— Человек из прачечной с бельем.
— Ктотам?
— Белье!
— Ктотам?
— Б-е-л-ь-е!
Как долго длилась эта фонетическая драма, никто не знает. Когда мы вечером пришли домой, мы нашли свой сад, покрытый рубашками, подштанниками и полотенцами, разбросанными во всех направлениях, как евреи в диаспоре. Человек из прачечной, как мы слышали, был найден в жутких конвульсиях и отправлен в больницу.
Мы осторожно вошли в квартиру. Нас приветствовал хриплый возглас:
— Белье! Белье! Бельебельебелье!..
Вместе со "скажискажискажи", "ктоктокто", "ваффваффвафф" "ктотамктотамктотам" и различными формами кашля это представляло прямо-таки значительный словарный запас. И вскоре он еще больше расширился с помощью мировой истории, которая от всех нас требовала принятия судьбоносного решения.
Часами сидели мы в эти дни у экрана телевизора и следили за долгими, трудными мирными переговорами от Кэмп-Дэвида до Эль-Ариша. Снова и снова слышали мы это слово, наполнившееся особым смыслом: слово "шалом"[1].
И на четвертый день это случилось.
— Шалом, — протрещал Ктокто.
Наш попугай стал голубем мира.
Долина миллиона бабочек
Три дня мы провели, развалившись в палубных креслах на борту гордого израильского судна, пассажирского теплохода "Иерусалим".
На третий день нас разбудил громкий радостный крик, разнесшийся по всему судну: "Земля! Земля!". Перед нами, окутанные таинственным утренним туманом, всплывали очертания острова Родос, о чьей сказочной красоте нам уже столько рассказывали многие пассажиры. Он совершенно уникален, говорили они. Сногсшибательная панорама. Вечное солнце. Дешевые электрические утюги. В общем, мечта.
Духовно мы были уже давно подготовлены к высадке на остров. Пока мы еще рассекали море, на доске объявлений появилась информация об организуемой местными властями коллективной поездке в живописную Долину миллиона бабочек. Те из нас, кто об этом уже знал, вспоминали с мечтательными взорами о бесчисленных множествах разноцветных созданий с тончайшими и нежнейшими крылышками… и как они порхают в лучах яркого солнца… и как они поднимаются в лазурную глубину неба… и какую незабываемую картину они собой представляют…
Едва "Иерусалим" бросил якорь, как его тут же окружило несметное количество местных моторных лодок, жаждавших перевезти нас на берег. Я перегнулся через ограждение и помахал одному из лодочников, коренастому старому моряку со сверкающими глазами. Памятуя о предостережениях, которыми меня снабдили опытные путешественники, я, прежде всего, справился о цене поездки:
— Хау мач? Вифиль? Комбьян? — Синкесенто, — ответил старик. — Хаха! — выдавил я самоуверенный смешок, не давая запутать себя недостаточным знанием итальянского. — Шесть тысяч лир и ни одного песо больше!
— Идет, — с необычайной скоростью согласился старик. Мы спустились вниз по качающемуся трапу и заняли место около руля. Морской волк терпеливо ждал, пока его лодка не переполнилась до того, что готова была перевернуться. Тогда он запустил мотор. Раскачиваясь и фыркая, лодка начала свой путь длиной в триста метров, отделявших нас от берега. Скорость лодки составляла в час те же триста метров. Это заставило старика начать нам повествование истории острова Родос, причем он использовал три языка одновременно. В одноязычном переводе его сообщение звучало примерно так:
"Много лет тому назад мы были захвачены римлянами. Потом нас захватили византийцы, которые оставались тут до того, пока остров не был захвачен мусульманами. Потом нас захватили иоанниты. Они построили на острове крепость для обороны от турок, что, однако не смогло помешать им нас захватить. В смысле туркам. После турок пришли итальянцы. И что сделали эти итальянцы? Они захватили нас. Но потом нас снова захватили турки, пока снова не пришли итальянцы. Потом пришли немцы, потом пришли греки и держат нас до сих пор".
На наш вопрос насчет самого лучшего из прежних захватчиков старый морской волк почесал затылок и выразил мнение, что тут, собственно, никакой большой разницы не было. Главное, что захватывали, но независимость не трогали, только налоги более высокие брали. Против нынешнего положения он, однако, ничего против не имел, поскольку сам происходил из греков. Его сыновья, однако, были турками. Но это-то как раз можно было понять — при таких постоянных захватах то теми, то этими, никто не мог точно знать, кто он есть.
Потом он вкратце описал нам важность последнего захвата острова: например, здесь в 1948 году было подписано перемирие между арабами и проклятыми евреями. Мы вежливо заметили старому морскому волку, что расслышали последние сказанные им слова, после чего он искренне извинился и пояснил, что из-за нашего гортанного произношения принял нас за проклятых арабов. За разговорами наша лодка достигла, наконец, берега и пришвартовалась. Но даже жажда новых впечатлений не помогла нам дождаться обещанный автобус, который должен был доставить нас в Долину миллиона бабочек. Мы стали высматривать такси. Шофер попытался подобрать цену проезда соответственно степени нашего увлечения:
— Вам не следует упускать возможность такой поездки, клянусь Б-гом, — уверял он нас. — Вы будете жалеть об этом всю жизнь. Туристы со всего мира, и среди них известнейшие ботаники, орнитологи, лепидоптерологи и гинекологи, едут сюда, только для того, чтобы увидеть эту Долину миллиона бабочек…
Мы торговались долго и упорно, пока, наконец, выдохшиеся и вспотевшие, не погрузились в тесный, громыхающий автомобиль. Водитель сделал все, чтобы еще больше подогреть наши ожидания. Мы увидим, как он выразился, супернатуральный природный феномен, не имеющий аналогов в мире, и о котором только один Б-г знает, как он вообще появился. Согласно одной, несомненно, научной теории, деревья в этой местности источают во время цветения какой-то совершенно особый аромат, который привлекает издалека напоенных негой бабочек, так что они сбиваются в плотные облака и, играя всеми цветами радуги, заполняют долину.
Когда мы, наконец, вылезли из этой машины, нас просто лихорадило от нетерпения. Прямо перед нами возвышалась гора с одной извилистой тропой, снабженной указателем: "300 м до Долины миллиона бабочек". Водитель предупредил нас, чтобы мы держали такую дистанцию, чтобы бабочки на нас не набросились. Мы пустили его трусливое предупреждение на ветер. Я имею в виду, что мы бы пустили его на ветер, если бы ветер был. Но никакого ветра не было. Была ужасная жара и абсолютный штиль. Так что это не обсуждалось.
Мы начали подъем. На одном из поворотов этой тропы нас встретил какой-то мужчина с импозантной повязкой на рукаве, который представился как официальный, уполномоченный правительством экскурсовод. Мы хотели было отказаться от его услуг, но он настаивал на том, чтобы нас сопровождать, хотя мы ему сразу сказали, что платить не будем.
— Платить? — спросил он удивленно. — А кто говорит — платить?
Поскольку чисто по-человечески мы против этого мужчины ничего не имели, то разрешили ему нас сопровождать. Он встал во главе и начал — с самозабвенным, глубоким увлечением — восхвалять красоту этих мест:
— По правую руку — да, там, следите за движением моей руки, — там вы видите лес. Слева пенится ручей. Вдоль этого ручья идет дорога, по которой мы сейчас и идем. Под знаменитой голубизной знаменитых небес Родоса…
После того, как мы поднимались уже с полчаса и получили от нашего гида полную информацию обо всех скрытых чудесах местной природы, одна девушка из нашей группы набралась храбрости и спросила:
— Когда же мы, наконец, увидим бабочек?
Случайно в этот момент мы как раз остановились у дорожного указателя с надписью "800 м до Долины миллиона бабочек". Наши взгляды уперлись в экскурсовода. Он заявил, что мы совершенно не должны беспокоиться, вероятно, бабочки перелетели вглубь долины.
— Но если вы устали, мы можем вернуться, — добавил он.
— Вернуться? — насмешливо прозвучало ему в ответ. — Вернуться и не увидеть ни одной бабочки? Вперед, только вперед!
Подъем становился все более крутым, а жара все сильнее. Мы ожесточенно карабкались дальше и дальше, стараясь не показывать свою нервозность. Автор этих строк в своей богатой событиями жизни повидал множество гор и на каждой из них множество бабочек, и если уж не миллионы, то, по крайней мере, больше, чем одну. Но почему-то именно здесь, именно в этом далеко простирающемся лесе, не было ни единой бабочки. Даже гид начал это понемногу замечать. Он все чаще подходил ко встречным деревьям, тряс их и издавал при этом призыв к спариванию бабочкам женского пола, который родосцы переняли еще от византийских оккупационных войск. Но он не находил ни одной желающей.
— Может быть, вы все-таки хотите вернуться? — спросил он подавленным голосом и с выражением животного страха в глазах.
Мы не оставили ему и тени сомнения в том, что сделаем хоть один шаг назад, прежде, чем увидим обещанных правительством бабочек. Мужчина молча вскарабкался на каменную скалу и запустил руку по самое плечо в находящуюся там небольшую расселину. Через некоторое время, покопавшись там, он вытащил ее обратно.
— Что это такое сегодня происходит, — пробормотал он уныло. — Здесь же всегда была одна такая… с белой полоской… Моррис! — крикнул он в расселину. — Моррис!
Никакого эффекта. Неподвижно, молча и укоризненно обступили мы экскурсовода. Мы уже удалились от нашего такси километров на десять.
Атмосфера явно накалялась. Но напряжение внезапно ослабло, когда на одном из поворотов этой узкой тропинки нам повстречалась группа иностранцев, полумертвых от истощения.
Некоторые из них выдавливали из себя подбадривающие хрипы:
— Это стоит усилий. Это просто фантастика. Это просто нужно видеть.
И они заковыляли дальше.
Экскурсовод предупредил нас, что нам предстоит еще одна половина этого утомительного марш-броска. Мы не дали себя запугать и снова полезли вверх. Обливаясь потом, мы достигли, наконец, вершины. Перед нами, сверкая в солнечном свете, раскинулась обещанная долина! Обильные, зеленые пастбища, пестрящие разнообразными цветами, шелестящие верхушки деревьев, успокаивающий, освежающий ветерок, все, все…
— Но где же бабочки? — воскликнули мы, не договариваясь, хором.
Тут наш экскурсовод вскинул руки вверх и пустился наутек. К счастью среди нас находился один регбист, который смог его перехватить в броске мощным захватом.
— Бабочки уже ушли спать, — канючил схваченный правительственный служащий. — А может быть, они сегодня работают в другой местности.
Затем он протянул трясущуюся руку с нагрудному карману и вытащил дохлую бабочку.
— Вот… это… Так они выглядят, — заикаясь, произнес он. — Одна к одной. Если вы одну увидели, считайте, увидели всех.
Мы внимательно рассмотрели экземпляр. Это был хорошо развитый самец с коричневыми крылышками с легким намеком на желтизну по краям. Левое крылышко было слегка повреждено. Я спросил экскурсовода, сколько туристов посещает остров за год. Он прикинул, что в целом за сезон бабочек может побывать не меньше миллиона. Я поблагодарил его и с помощью перочинного ножа вырезал на стволе ближайшего дерева следующую надпись: