— Я вас правильно понял, Олли — вы хотите, чтобы…
“Чтобы я помог вам найти киллера” — это он хотел сказать, но так и не выговорил.
— Мистер Ханли, — произношу официально, понизив голос. Тут не до улыбок и не до шуток, тут все очень серьезно. — Мистер Ханли, я стою перед выбором: жизнь моя и моих родителей или жизнь этих людей. Третьего не дано, вы сами говорили мне о том, какой репутацией пользуется русская мафия — и так оно и есть.
— Но можно решить это по-другому!
— Я не могу заявить в полицию, потому что у меня нет доказательств того, что мне угрожают. Их отпустят, я буду серьезно скомпрометирована, моих родителей убьют, а вдобавок за мной начнется охота. Вы ведь сами предложили мне помочь — вот я и прошу вашей помощи. Вы просто сведете меня с этими людьми — и никто никогда не узнает о том, что я вас об этом просила. Уж я, по крайней мере, об этом не скажу — и эти люди, думаю, тоже. Если вы можете мне помочь, пожалуйста, сделайте это — я готова заплатить вам вдвое большую сумму, ровно сто тысяч. Если вы не можете или не хотите — тогда извините за беспокойство. И начиная с завтрашнего или послезавтрашнего дня внимательно читайте газеты — там должна появиться статья об убийстве голливудского продюсера».
Только сейчас осознаю, что ход, вчера показавшийся мне единственно верным, на самом деле глуп и опасен. Ну с чего я взяла, что у него должны быть мафиозные завязки? Потому что видела несколько раз в кино, что у американских полицейских есть связи с мафией? Но у него их может и не быть, он порядочный гражданин, судя по тому, что небогат, и вполне возможно, что он сейчас встанет и уйдет — хорошо, если не вскочит как ужаленный, театрально роняя стул, и не выбежит из ресторана, с ужасом оглядываясь на меня. Бедные — они, как правило, все ужасно честные и порядочные, в этом их привилегия, единственное достоинство, которым они гордятся, поскольку оно объясняет их бедность лучше любых слов.
Дай бог чтобы не позвонил потом своему дружку-копу: мне для полного счастья не хватало только этого, и моя ставка на то, что он искренне хотел мне помочь и что сто тысяч наличными могут обеспечить ему нормальную старость, вполне может оказаться ошибочной.
Не уходит, молчит, и я молчу. Подзываю официанта, заказываю еще кофе — мне покрепче и без молока, мистеру Ханли послабее и с молоком. Медленно закуриваю, не глядя на него, пытаясь играть — и зажигалка у меня в руках намеренно дрожит, хотя некоторый тремор и так имеется, и прикуриваю с пятой попытки, и вид у меня потухший и потерянный. Не надеюсь, что это сработает, — но черт его знает.
— Олли, — произносит он минут через десять, уже после того, как отошел принесший кофе официант. — Олли…
— Джим, я рассказала вам то, чего не решилась бы рассказать никому другому, — произношу чуть менее твердо и печально, слыша некоторый упрек в его голосе и готовность прочитать мне мораль, убедить в том, что добро обязательно победит зло. — Больше обратиться мне не к кому — и поверьте, что мне нелегко было решиться на этот разговор. Просто я вспомнила, как искренне вы предлагали свою помощь… Мне не надо было этого делать, Джим. Простите за глупость — и за то, что отняла у вас время…
А он все не уходит. Пьет кофе, поглядывая на меня, — я не смотрю ему в лицо, любуюсь содержимым своей чашки, изображая этакий неврастенический столбняк, погружение в себя, виновником которого является он. Но периферийным зрением все прекрасно вижу, у меня все чувства обострены и этим разговором, и тем, который мне предстоит чуть больше чем через час.
— Извините, мне надо позвонить, Олли, — дела…
Ну вот, сейчас он уйдет якобы позвонить — и не вернется обратно. Можно ли его в этом упрекнуть? Да нет, конечно. Ведь черт знает, кто я такая, — может, он все сделает, а дела пойдут негладко, и меня примут местные мусора, и я потом заявлю во всеуслышание, что дала бешеную взятку частному детективу за то, чтобы он свел меня с мафиози. Реально? Я бы решила, что да, если бы речь шла, разумеется, не обо мне. Сто тысяч для него хорошие деньги, но и риск немалый. Я ляпну, устроят у него обыск, найдут бабки — и как он объяснит, откуда они у него? Это не Россия, это — Америка. Тут ты каждый год декларацию заполняешь, указываешь, сколько заработал — и попробуй соври. И никто не будет слушать, если начнешь объяснять, что сто тысяч в твоем доме под половицей — это наследство от бабушки, или ты их нашел на улице, или тебе подкинули недоброжелатели.