Я ему, конечно, ничего не сказала — сама-то узнала случайно и долго думала, оставлять ребенка или нет, и, к счастью, приняла решение: не надо. К счастью потому, что сейчас это было бы совсем лишним. Я, конечно, не знала тогда, что произойдет через год, — просто подумала, что еще рано нам с ним иметь детей, и еще мне казалось, что это предательство по отношению к тебе — рожать от другого, пусть и самого твоего близкого. В общем, не сказала ему ничего — просто поехала в клинику и там мне все сделали оперативно. Даже абортом назвать нельзя — быстрая, почти безболезненная процедура.
А второго января 97-го пришел факс — листок бумаги с восемью цифрами.
Нет, не буду забегать вперед — пусть все будет по порядку. Помнишь, как я разговаривала с тобой после твоей смерти — купила диктофон, кассеты, и сидела в пустой без тебя нашей квартире, и говорила, говорила, говорила, чувствуя, словно и в самом деле это наш разговор и ты меня слышишь, только не отвечаешь. И в прошлом году то же самое было: в день своего рождения просидела несколько часов у бассейна, рассказывая тебе обо всем, что произошло за время моего молчания. Те кассеты я уничтожила, кстати, — решила, что рискованно их оставлять, хотя и лежали они в потайном сейфе, который не со всяким металлодетектором отыщешь.
А сейчас диктофона у меня нет: здесь, где я сейчас нахожусь, было бы слишком опасно что-то наговаривать на диктофон, да он мне и не положен. Просто лежу, курю и говорю беззвучно, вспоминая все, восстанавливая в памяти все события с минувшего июля, пытаясь создать полную и объективную картину — не для себя, а чтобы ты знал.
Мы с тобой теперь часто будем разговаривать — все время в мире теперь мое. Нет никого рядом, нет никаких дел и, возможно не будет на протяжении нескольких лет.
Ну вот, опять тороплюсь. Стоп, начинаю все по порядку. А ты слушай — хорошо?
…“Поздравляю, мисс Лански!”, “Прекрасный фильм, мисс Лански!”, “Грандиозно, мисс Лански!” Я в тот день, двадцать восьмого августа, от сотни человек, наверное, это слышала. На фуршете это было, после первого показа для критиков, прокатчиков и прочей голливудской тусовки, перед выходом картины на экраны. Я, как и положено преуспевающей американке, к тому же, между прочим, миллионерше, улыбалась этак по-голливудски, говорила комплименты в ответ. И Кореец рядом со мной тоже улыбался — в смокинге, с модной стрижкой и щетиной, весь из себя такой светский.
Я еще подумала, глядя на него: увидь сейчас его кто-то из бывших корешей — не узнал бы ни в жизнь. И я бы не узнала в нем того Корейца, в спортивном костюме, на грязном гигантском джипе. Корейца, увешанного массивными золотыми цепями, у которого в словаре главными были матерные слова. Совладелец новой киностудии мистер Юджин Кан, в ближайшей перспективе — акула кинобизнеса. Вальяжный и расслабленный, хотя знаю, что ленивым своим взглядом он по-прежнему все четко подмечает, видит все и вся, улавливает каждое движение. Жизнь в московских джунглях — она ведь так просто не проходит. И пусть непосвященный ничего не видит — тем хуже для него. Но я-то вижу, потому что знаю, куда смотреть. Почему-то я уверена, что сделай кто резко шаг ко мне, Кореец тут же окажется у него на пути, начни кто бросать на нас двоих пристальные взгляды, он сразу выделит этого человека из доброй сотни тусовщиков и лицо его запомнит.
— Олли, ты тут не скучаешь? Хотел тебя познакомить кое с кем, а заодно и показать, кто есть кто. Ты еще не всех знаешь, а знакомства в нашем бизнесе значат много…
— Спасибо, Бобби, — откликаюсь приветливо, позволяю взять себя под руку и увлечь чуть в сторону. Роберт Мартен, относительно известный голливудский продюсер, не супер, конечно, но и не пешка. Ты мне еще говорил, что имя у него есть, просто не было пока шанса по-настоящему развернуться. Нужен был ему один крупный проект, поэтому он так и хотел с тобой работать — сценарий классный, деньги тоже ты вкладывал, а все, что от него требовалось, так это его, так сказать, интеллектуальная собственность. Опыт, имя, связи, контакты. Что ж, должна признать — он все сделал на уровне.