- Ра-а-аз! - перекатывалось по толпам.
- Вам нечего будет стыдиться, нечего прятать, потому что спрятать что-нибудь станет невозможным! Сожгите мосты, выбросьте на помойку ваши смертельные тайны, эти бутафорские скелеты в ваших смердящих шкафах, смело взгляните в глаза жизни! Через страх преодолейте свой страх. Плюньте на уверенность, на свое знание жизни - вы узнаете куда больше!
Голова и горло - вот что подводило его.
Ищущие глаза, глаза восхищенные, глаза просящие - взгляни, взгляни на меня, осени меня своим вниманием. Иногда от этого становилось тошно. Но он говорил, осенял, посвящал непрерывно, и люди с чуть сумасшедшими глазами расходились в разные стороны, чтобы попытаться выжить в громадном болоте непосвященных.
Кто он, откуда пришел, где обрел способности - никто ничего не знал. И женщина тоже не знала, хотя очень хотела знать.
- Ты всех правде учишь, а сам скрываешь.
Но он ничего ей не отвечал, ему эти вопросы были очень неприятны. А, может быть, он и сам не помнил уже, кто он на самом деле.
Все шло вроде бы как и раньше, но в женщине после визита мужа что-то щелкнуло. Она все так же стояла за его плечом, охраняла, помогала, поддерживала, просто стояла - это ведь тоже много, но, пожалуй, давала все это она чересчур истово. Или неистово? Как правильно? В одном она изменилась: перестала заговаривать со своими детьми, когда тем случалось прийти. А когда младший присоединился однажды к толпе и со всеми закричал "раз", улыбнулась и ничего не сказала.
- Чего ты еще от меня хочешь? - отвечала она на упреки Черного. - Я ради тебя семью бросила, жизнь сломала, люблю тебя одного, ни шагу без тебя никуда, тебе этого мало? Не веришь?
- Верю, - говорил Черный, хотя видел прекрасно все ее мысли, видел все, но говорил "верю" и верил.
Иногда на проповеди приходил ее муж, каждый раз пьяный - он не то, чтобы много пил, но как выпьет, все искал встречи с ними. Два раза кончалось скандалом, его хватали и уводили, и он исчезал вместе со своим горем и косноязычными угрозами. А однажды, тоже пьяный, он бухнулся на колени перед Черным и стал умолять его о посвящении.
- Нет, - ответил Черный. - Тебе в последнюю очередь.
А тот не верил, хватал его за ноги, плакал, ругался, но ничего не достиг.
Москва гудела. Она уже привыкла к той сломанной, искаженной, вывороченной жизни, которую поверх кризиса навязал ей Черный, этот человек, пришедший неизвестно откуда и желающий непонятно чего. Она привыкла к словоизлияниям на каждом шагу, к постоянным перебоям в транспорте, а странные разговоры, странные поступки на улицах и в магазинах уже перестали ее удивлять, но волновали; в офисах тишина - люди то бешено заняты делом, то вдруг убежали куда-то, то от кого-то скрываются... Странные слухи, странные люди, странные повсюду дела.
Его уже отлавливали всерьез. Но ничто его не брало, он все так же тянул свою лямку.
- Я вас к счастью зову. К счастью!
Посвященные выставляли охрану - частная охранная фирма "Дэта", шеф которой был из "своих". Слишком много врагов. Слишком.
Ему устраивали ловушки, но сами же в них попадались - выдавали мысли, и уходили либо посвященными, либо искалеченными. Многие стали его бояться. Его и всех остальных посвященных.
И он был рад этому. Правда, теперь он скрывался, все время настороже.
- Мне не жизни жалко. Жалко, если я не успею.
Хотя сам понимал, что ни за что не успеть.
Вглядывался в каждую мысль, искал подвоха.
Посвященных становилось все больше и больше. Он открыл несколько талантов, такие люди сами были способны посвящать, он уделял им много своего времени и женщина всегда была рядом, каждой мыслью, каждым движением.
Вместо одной у него теперь стало две жизни - жизнь с идеей и жизнь с женщиной. Он был благоразумен и не смешивал их, но не всегда получалось, иногда возникали ситуации трудносовместимые.
К лету Вера устала.
- Да люблю я тебя, люблю, - говорила она. - Думала, вот, наконец настоящий мужик, а он со своими нюнями.
Женщины трудно воспринимают новое.
- Я же молчал.
- Да что я - слепая?
Оказалось, она больше любит говорить, а думать совсем не любит, все представляла себе что-то смутное, иногда даже пугала.
И однажды она ушла. Так просто, без подготовки, взяла и ушла, он и не заметил сначала. А когда заметил, не взволновался. Только удивился немного и почувствовал себя неуютно. В самом деле, мало ли куда она может отлучиться.
Настоящая тревога пришла к ночи, ко времени, когда надо было идти на ночлег. Он выспросил охраняющих, тщательно просеял их воспоминания и ничего не узнал. В момент одной из проповедей отошла и больше не возвращалась. О чем думала? Никто не знал. Как? Никто не слышал, о чем она думала? Но нельзя же слышать все чужие мысли, тут и на свои-то времени не хватает, а если еще и чужие, то и свихнуться можно. Неужели никто никогда не слушал ее? Ну почему никогда? Только очень давно, помнится. Но там ничего интересного.
Черный ринулся к ее мужу, он знал, где тот живет. Муж в три часа ночи лежал с полотенцем на голове и читал детектив. Он очень испугался, когда в доме вдруг появился Черный.
- Где Вера?
Муж растерянно отодвинулся от прохода и Черный с рыщущими глазами ворвался в комнату. Там было частично убрано, пахло лекарствами и грязным бельем.
- Что значит "где"? С вами, где же еще!
- Сегодня не приходила?
- Нет. По... почему она должна...
- А дети? Может, они видели?
Оказалось, что старший давно в армии, а младший почти сразу после посвящения исчез из дома. Неокиники. Не какие-нибудь "Харэ Кришна". Туалеты без стенок. Черт бы их драл. Куда только милиция смотрит.
Черный от нетерпения кусал губы. Он и сам не подозревал, насколько ему стала важна Вера. Он, чуть ли не в первый раз за всю свою жизнь, прислушался к себе, не притворяется ли он сам. И не понял.
Ей некуда было идти, кроме как к старому мужу. Черный схватил его за плечи, вгляделся, еще раз проверил воспоминания (тот безуспешно пытался сыграть благородное возмущение), потом повернулся и ни слова не говоря пошел к выходу.
- Стойте! Минуточку! Как же? - заторопился ее муж. - Подождите меня. Я сейчас.
Но Черный уже возился со входной дверью.
- Да подождите меня, в самом-то деле!
- Вы будете мне мешать.
- Нет, нет! Я тоже буду ее искать. В конце концов, я ее муж. Мой долг, мое право...
Он стал суетливо скидывать пижаму.
- Я все-таки муж. Пусть там... Не вы, а я. Черт знает что! Это я должен искать, а не вы. Я, конечно. Ведь сбежала от вас, сбежала, сбежала, значит... Да есть в этом доме хоть одни целые носки?!
- Быстрее!
- Сейчас-сейчас! Рубашку никак...
- Куда она могла пойти? - нетерпеливо допрашивал Черный, - Вспоминайте! Как следует вспоминайте! Ах, да не застывайте же вы!
- Куда? К сестре разве? Может быть, может быть...
- Вряд ли к сестре. Та на нее из-за детей сердита. Ладно, это потом. Одевайтесь.
И вот - спала Москва, одиноко катились сонные машины, в темноте редко сияли окна, щелкали автоматические светофоры, ни души вокруг, только два человека метались по улицам в поисках такси. Один из них, низкий и пухлый, дробно стуча сандалиями, бегал за каждой машиной, животом и грудью вперед, а другой, голенастый, нескладный как переросток, размахивал длинными руками и время от времени пританцовывал.
Потом они сидели на заднем сиденье и говорили. Длинный постоянно перебивал, задавал вопросы, сам на них отвечал, а пухлый все время порывался спорить. В глазах у обоих светились тревога и нетерпение, но щеки пухлого сияли, грудь вздымалась и было видно, что ему приятны и эта тревога, и это нетерпение, и эта поездка в ночном такси. Шофер узнал длинного и теперь постоянно поглядывал в зеркальце заднего обзора. Но погони не было.
- Может быть, потому что она обо мне ничего не знала, ей было скучно со мной? Может быть, поэтому она ушла? А как рассказать?
- Разве можно понять, когда именно человек врет? - назидательным тоном возразил длинный.
Пухлый не совсем понял, к чему относится эта фраза, но все равно вступил в спор.