До чего же Жофика все-таки замкнутый ребенок! Перед ней, перед матерью, таилась, ничего не говорила, даже не намекнула на то, что собирается по какой-то причине запереть Калмана. Но и Марта хороша: разве можно в таких случаях поддакивать ребенку! Она, Юдит, слышала, как Марта сказала Жофи: "Я тоже так думаю". И таким вручают награды, переводят на ответственные посты! Разве это педагог! Ну, кажется, она перестала донимать девочку вопросами. Представление окончено, и Марта Сабо сыграла в нем главную роль.
Нет, игра продолжается. Она сажает Жофику рядом с собой за стол, берет ее за руку – вот артистка! – мол, пусть Фехервари из отдела кадров видит, что она ласкова с детьми даже при подобных обстоятельствах! Если уж она такая хорошая, то зачем столько времени мучила девочку? Калман опять порывался уйти, но ему снова пришлось сесть, так как Марта, "к сожалению, не может обойтись без него". Бедняга Калман! Вид у него такой, что краше в гроб кладут. Не попросить ли для него стакан черного кофе? Упадет сейчас! Наверное, это от духоты с ним. Но с какой стати он таскает на работу свои документы и для чего понадобились ему днем в музее зубная щетка и фонарь?
Когда Жофика села, Фехервари вдруг поднялся с места и обратился к Марте Сабо. Он, дескать, не думал, что дело так затянется, ему казалось, они раньше кончат. К сожалению, его время ограниченно, поэтому он хотел бы попросить слова теперь же. Он явился сюда лишь для того, чтобы сказать несколько слов в защиту ученицы, в невиновность которой, вопреки всему изложенному здесь, он все равно продолжает верить. Ему уже приходилось сталкиваться с Жофией Надь, и встреча эта оставила у него прекрасное впечатление. Было бы больно ошибиться в девочке.
"Значит, не проверка, – заключила Марта Сабо, – он пришел из-за Жофи. Но откуда же он ее знает?" Лицо Марты выражало такое недоумение, что Фехервари улыбнулся.
– Мы с ней давние друзья, – продолжал Фехервари, виновато взглянув на Юдит, словно прося ее набраться терпения и выслушать то, что ей и так хорошо известно. – Эта девочка как-то побывала у меня в отделе кадров. Она пришла за тем, чтобы узнать адрес Иштвана Понграца, последнего пациента ее отца.
Юдит стало вдруг душно. Марта отвернулась, Хидаш продолжал писать. Жофи опустила голову. Все пропало, дядя Райсовет выдаст ее, а ведь как она смотрела на него, когда он вошел, как умоляла не выдавать! Ведь это тайна, великая тайна, папина тайна – о ней говорить нельзя! Что это дядя Райсовет объясняет всем? Что она, Жофи, мужественная и ловкая, добрая и сердечная. Вот уж неправда! Пускай они спросят у дяди Пишты, он им скажет, что она недотепа и дуреха. "Девочка, которая разыскивает недосказанные отцом…" О дядя Райсовет, дядя Райсовет! Что ты наделал! Разве можно здесь, при всех… Узнать бы, какое наказание ее ждет. Ведь сказать правду она все равно не сможет, она поклялась ангелом. Да к тому же, проговорись она тут, дяде Калману несдобровать. Выдать его никак нельзя. И чего это учитель математики так смотрит на нее? Мама плачет? Почему плачет бедная мама? Дядя Райсовет уже собрался уходить, он поклонился дяде Калману, а с тетей Мартой и с математиком попрощался за руку. Маме он тоже долго пожимает руку и говорит ей что-то на ухо. Вот и к ней, Жофике, подошел, погладил по голове и сказал, чтобы она и впредь не подводила своего друга. Все кругом молчат. Тетя Марта водит карандашом по бумаге. Кому это она говорит: "Эх, ты!"
Марта вспомнила один случай. Жофия Надь была дежурной по классу и не принесла мел. Хидаш записал ей тогда в дневнике, что она недобросовестно выполняет обязанности дежурного. А Жофи просто боялась зайти в учительскую и долго стояла перед закрытой дверью, почесывая носком правого ботинка левую ногу. Теперь Хидаш не подымает глаз и стенографировать перестал, смотрит в одну точку на столе.
"Мне она ничего не говорила, с горечью думала Юдит, утирая слезы; отцу бы все рассказала. Как только тогда ее ни называла, а она все терпеливо сносила. Теперь я понимаю, что за бумажка была у нее в руке. Замызганная, облитая мясной сукровицей. Кто-то написал на ней адрес школы: "Площадь Апацаи Чери…" Вот почему Жофи так устала тогда, что тут же уснула на диване. Что ж, Марта может торжествовать победу. Но мне сейчас все безразлично. Интересно, если бы я умерла, пустилась бы Жофика на поиски моих недосказанных слов?" Ей вспомнился пример с горой Янош. Как она тогда проверяла степень готовности ребенка жертвовать ради матери! Юдит изо всех сил кусала край носового платка.
Дядя Калман опять хотел уйти, но ему снова велели сесть. Тетя секретарь теперь пришла и сообщила, что за дверями дожидаются трое и что все они пришли по делу Жофики. Склонившись к уху тети Марты, она назвала их имена. Губы Жофи опять начали дрожать, а тетя Марта, как и раньше, положила свою руку поверх Жофиной и больше не отнимала ее. Все-таки Жофике многое непонятно. Она, Жофика, сидит тут в учительской за большим столом вместе с учителями. И все они так хорошо относятся к ней! Дяде Калману вернули наконец портфель. А дядя Райсовет для того заходил сюда, чтобы ей, Жофике, помочь. Разве она могла подумать, что еще раз увидит его? Но для чего пришли сюда Куль-шапка, дядя Пишта и Дора?
Дверь закрылась за вошедшими. Этот усатый худощавый старик, пожалуй, и есть Понграц, подумала Юдит Надь. Брови у него косматые, глаза синие. Нога в гипсе. Он смотрит только на Жофику. А лицо Жофи проясняется и светлеет. Старик даже не улыбается ей, он зол, очень зол. Этот человек любит Жофику. Понграц ведет за руку Дору, ту самую Дору, с которой ее дочери запрещено общаться. Интересно, что думает теперь Калман? Он уронил свою зажигалку. Какая же здесь, должно быть, тишина, если падение такого пустяка, как зажигалка, кажется грохотом! Кто этот третий? Она не знает. По виду рабочий, одежда у него в извести, волосы прикрыты, вернее, были прикрыты кульком; при входе он сорвал его с головы, словно настоящий головной убор. В глазах Юдит блестят слезы. Но она уже не плачет.
– Садитесь, пожалуйста! – предложила Марта Сабо. Куль-шапка остался стоять, сели только дядя Пишта и Дора.
– Товарищ учительница, – начал Куль-шапка, – я сейчас на работе, так что не могу здесь задерживаться. Но поскольку старик позвал меня, говорит, девочку тут донимают, то я решил забежать сюда. Если можно, разрешите мне высказаться сразу, а то мне надо на леса. Или лучше так: вы меня спрашивайте, а я все скажу, как дело было.
Ой, зачем это они пришли? Сейчас все выяснится. Тетя Марта даже не подозревает, какая большая беда будет. Куль-шапка хочет ей добра, и дядя Пишта тоже, и Дора тоже, но сама она, Жофика, ничего не сможет сказать, она поклялась ангелом, что не проговорится. Еще бы! Ведь крестного могут посадить в тюрьму. Дяде Калману, кажется, стало дурно. Все равно, правды здесь, кроме Доры и нее, никто не знает. А они с Дорой будут молчать. Куль-шапка такой хороший, только пришел он зря.
Тетя Марта снова зачитала письмо райсовета. Дядя Пишта выругался. Жофика ужаснулась: слишком отчетливо прозвучало каждое слово. Дора не сводила глаза с Калмана Халлера.
Куль-шапка долго думал о чем-то, потом неожиданно расхохотался. Все с удивлением посмотрели на него. Он извинился. Но чувствовалось, что ему трудно сдерживать свой смех.
– Вы, пожалуйста, понапрасну не мотайте девочку, – начал он, – потому что в этом деле не она виновата, а старик да я, особенно же старик. Чего он молол о Халаше да Халасе, когда речь шла о Халлере? Скажи он мне это четко, я не стал бы вместо Халлера баламутить Ревеса. Ежели девочка заперла Халлера, значит, правильно сделала. Я должен был бы запереть его, мне старик наказал удержать этого Халлера в понедельник между половиной пятого и половиной шестого, чтобы он за воротник не заложил. В музее как раз должна была быть проверка. Вот я и решил уладить дело, только маху дал. Вместо Халлера какого-то Ревеса все увещевал насчет рома. Он мне про язву желудка, а я о своем: что спиртное-де гибель для человека. Выходит, он в самом деле язвенник и непьющий, так что я напрасно потратил на него столько времени. Он мне еще и дом свой сторговать хотел. Ослепнуть мне, если господин, что сидит вон там, в заднем ряду, не есть Халлер! Видите, сразу догадался, а почему? Да потому, что он и теперь того… лишнего хватил! Да держите же его, не то упадет со стула! Девчоночка все упрашивала старика помочь ей справиться с Халлером, но старый Понграц хромой, не смог пойти в музей, так я сам взялся за это дело. Надо же помочь человеку. Но что поделаешь, раз мне не ту фамилию сказали и я другому зубы заговаривал! Выходит, малышке вместо меня пришлось потрудиться, чтобы удержать этого господина. И надо сказать, она неплохо справилась: факт, что он не пошел никуда, и не напился, и домашних не мучил. Вот все, что я хотел сказать. Если этот господин надумает жалобу подавать, то пусть на меня да на старика пишет, – Жофика не виновата, что ей самой пришлось действовать. Ведь мне не ту фамилию дали. У меня все.