Все-таки они хорошо пообедали, только на этот раз возле его ног на Жофикиной скамеечке сидела не Жофика, а черномазая. Недотепу забрала мать. Хороша тоже! Теперь-то он хоть знает, в кого эта девчонка такая бесталанная. Мать то молчала, то хныкала, а потом вскочила и поволокла за собой ребенка. К нему даже не подошла, не сказала: так и так, матерью, мол, Жофике прихожусь. Куда там! А ведь не будь его, Понграца, хорошенько прикрутила бы сегодня хвост своей дочери. И чего она, дуреха, приняла на себя вину Халлера, если сама невиновна? Что девчонка жалостливая – это факт, но, может, ее запугали? А Андраш Киш прав, они все же на правильный след напали. Халлер же этот оказался самым настоящим пьяницей. Видно, они с Жофиной мамашей не очень-то ладят, даже не здороваются. Хорошее воспитание, нечего сказать. Муж ее покойный не такой был, сам норовил каждого первым приветствовать. А все-таки, не будь они там вдвоем с Андрашем, нелегко пришлось бы бедной Жофи. Эх, не жди благодарности, нет ее на свете! Хоть бы словом эта красавица обмолвилась с другом своей дочери, вот неблагодарная!
И черномазая тоже хороша. Молчала, как воды в рот набрала, когда он погнал ее вчера к Кишу. А ведь она-то знала об этом деле больше всех. И недотепу худому учила: прими-де на себя вину Халлера. И как уговаривала ее! И ангела какого-то припутала сюда же… Ладно еще, что Халлеру совестно стало под конец врать. А черномазая чего-то загрустила – на него-то, старика, жаловаться она не может: он с ней, как с писаной торбой, носился. Сначала она посмеивалась: мясные консервы пришлись ей, глупой, по вкусу. Наверное, тощая приучила к ним. Только потом нахмурилась, когда он сказал ей: "Будет у тебя дом еще красивее, с парком, так что не унывай!" Это было после того, как она поведала ему наконец, что сестра уехала в Вену, а ее бросила. Черномазая все спрашивала: как он думает, удастся ли ей сохранить их квартиру? Она дома нашла сто форинтов, этих денег хватило бы на квартирную плату за один месяц, но что будет дальше? Он ей объяснил, что малолетним квартир не полагается. Вот тогда-то она вдруг пригорюнилась и спросила, где же ей в таком случае жить. Он пытался успокоить ее: нечего ей бояться, не останется она без крова. Детский дом стоит на горе в парке. Этот дом, куда ее отвезут, красивый, как в сказке, даже лучше. А она вертится, ерзает на скамеечке и ему не отвечает. Как эта малышня может взбудоражить человека! Ходила сюда недотепа – он о ней беспокоился, теперь черномазая поселилась – о ней печется. О себе ему меньше всего охота думать; что до Секея, то даже он уже его не бесит, просто не до него теперь.
Вот и Добозиха пожаловала. Ишь как раздобрела. Зад что бочка. Не жалели, видно, для нее в Фюреде корму, да и сама себя, конечно, не обижала. Привезла ему, старику, ракушки с Балатона. Неплохая все-таки женщина эта Добозиха. И Марчу очень любила. С виду Добозиха изменилась, поправилась, а характер все тот же: едва переступила порог дома, уже знает все новости даже лучше тех, которые сидели все время безвыездно на месте. Говорит словно заведенная: Хидаш женится, берет Лембергер "с конским хвостом". В хорошие коготки попадет, ну и бог с ним. Больно жалко! Как он, этот Хидаш, орал однажды на него, когда нельзя было пользоваться на уроке физики проекционным фонарем. Вот когда он, Понграц, будет всемогущим богом, явится к Хидашу и скажет: "Давайте я спаяю вам разбитое железо взглядом". Неужели он не понимает, что для того, чтобы паять, требуется паяльник? И если жалюзи вдруг обрываются, тоже недостаточно одной молитвы, чтобы обратно прикрепить их. О Марте Сабо Добозиха сообщила, что та вместе с пионервожатой бродит в эдакую жарищу по улицам, она сама видела, как они шли к Центральному комитету Союза молодежи. Догуляется эта Марта Сабо, хватит ее в один прекрасный день удар. Нет ей покоя, вечно мечется. А Секей за волосы хватается, ему велено собрать малышню, так как Бауман решила провести сбор совета отряда. Вот и бегай теперь по домам, собирай двенадцать девчат. Добозиха прослышала и о том, что он, старый Понграц, заделался нянькой. Она попробовала погладить черномазую по голове, но та не далась и от смущения стала дергать за ухо своего мехового зайца. Добозиха и для него, старика, нашла парочку теплых слов: теперь он может быть спокоен, она с завтрашнего дня приступает к работе в школе и опять будет ему готовить. С трудом втолковал он ей, что у него теперь есть кому помогать – целых две помощницы.
Привык он к недотепе, а ведь она не вечно будет ходить к нему. К черномазой вообще не дай бог привыкнуть, она истинный волчонок, век не приручится, к тому же ее непременно отберут у него, в пятницу решается ее судьба. Так что, видно, придется принять услуги Добозихи, – еще хорошо, что она охотно делает все для него. Нелегко ей с тех пор, как овдовела – молода еще для вдовьей доли.
Шутки шутками, а из того, что он назвал Андрашу Кишу неправильную фамилию, могла выйти беда. Но обошлось. Все же у этого Халлера не хватило совести глядеть, как девочка невинно страдает из-за него.
Черномазая терпеть Халлера не может. Как сверкали у нее глаза, когда она что-то крикнула ему.
– А откуда ты и Жофи знаете Халлера?
Черномазая моет посуду, низко склонила голову к кастрюле. Бормочет, что Жофи, она и дочка Халлера вместе учатся. Вот как! Но это не повод, чтобы кричать Халлеру, что тощая добралась. Черт их разберет! Кончилось все – и ладно. Устал он. Пожалуй, неплохо будет прилечь ненадолго. Хоть бы зашла сегодня недотепа. Может, растормошила бы черномазую, спели бы они ему снова «Ветки шиповника». Что-то очень уж приуныла черномазая.
Жофика, видно, хотела подойти к нему, но мама вцепилась в ее руку и повела за собой. Жофика с трудом вырвалась и подбежала к дяде Пиште. Подпрыгнув, она обвила его шею и поцеловала. Тетя Марта тоже велела ей немедленно отправляться домой и отдохнуть от всех волнений. Дома она заявила, что не устала, а просто хочет спать. Готовить ей сегодня не пришлось. Мама сама сварила обед. Она ничего не говорила, только плакала.
На обед была картошка с укроповым соусом. Пока Жофика кушала, ей так захотелось спать, что она чуть не свалилась со стула. Наверное, это от тех капель, что мама налила ей утром в кофе. Когда она легла, мама не ушла в институт и даже не стала читать, просто села рядом с ней и держала ее руку до тех пор, пока она не уснула. Мама теперь уже многое поняла, это чувствуется, хотя и молчит. Мама поняла, что не следовало бить ее, Жофику, из-за дяди Калмана. А что еще поняла мама? И чего не поняла? Ведь во всем этом деле не так легко разобраться. Тетя Марта, например, тоже не так поняла: она сразу же поверила дяде Калману. А дядя Калман все-таки не такой плохой, как это казалось ей, Жофике, он не допустил, чтобы его племянница попала в беду, принял все на себя. Как хорошо, что она не послушалась Дору! Так лучше. Тетя Марта все время держала ее руку. Какая она доверчивая, эта тетя Марта! Но для чего, интересно, она велела дяде Калману остаться, когда уже все поднялись и стали выходить из зала?
В эту минуту Марта Сабо тоже думала о Халлере. Она сидела как раз на том месте, где во время разбора дела сидел он. Во второй половине дня это был самый прохладный уголок во всей учительской.
Когда Калман увидел ее, он даже отшатнулся. Марта решила, что это он от неприязни к ней – Халлер смолоду терпеть ее не мог, вечно отпускал по ее адресу едкие замечания, да с таким расчетом, чтобы она слышала. Теперь она не была противна Халлеру, теперь он просто боялся ее. Он понимал, что она догадалась о том, что произошло в понедельник; австрийские шиллинги из конверта тоже могла взять только она, так что валюта в ее руках. Она сможет использовать это против него, когда ей вздумается. Если бы Марте не нужно было говорить с Калманом, то у нее хватило бы времени, чтобы сказать несколько слов Юдит, которая, как никто, нуждалась сейчас в дружеском участии. Марта посмотрела в окно. Юдит, чуть пошатываясь, двигалась к своему дому. Рядом с ней в коротенькой темно-синей юбочке шла Жофи. Юдит была в трауре. Сверху это выглядело так, как будто Жофика вела и поддерживала мать, а не наоборот.