— Но я тебя люблю! — Спарроу снова встал, будто не мог усидеть на месте. — Я люблю тебя и не могу так жить! Я не смогу ежедневно смотреть на тебя, все помнить и повторять себе: «Это мне приснилось!» Я не смогу!.. — Он умолк. — Что-то должно случиться… — сказал он тихо, больше себе, чем Саре. — Что-то должно случиться со мной, с нами, с ним. Я пойду к нему, все расскажу, а потом уйду и никогда больше с ним не встречусь!
— А обо мне ты подумал? — спокойно спросила Сара. — Или ты полагаешь, будто самое благородное, что мужчина может сделать, это пойти к мужу своей любовницы и донести ему об этом?
— Что? — Спарроу тихо рассмеялся жестким невеселым смехом. — Самое благородное? В этой ситуации ничто не может быть благородным. И никогда уже не будет. Я должен пойти к Иэну и должен ему сказать… что я не могу с ним дальше работать. А что другое я могу ему сказать?
— Не знаю. Что угодно, кроме этого. Ты так не поступишь. Ты не можешь этого сделать. Разве что ты хочешь мне отомстить?
— А Люси? — спросил он вдруг. — Ведь она, наверно, знает?
— Что знает? — в голосе Сары прозвучал испуг.
— Знает или, может, догадывается. Ведь я… я уже давно изменился по отношению к ней… Я не актер. Я не умею играть. Я стараюсь хорошо к ней относиться, как можно лучше, потому что я подлец, и она, вероятно, чувствует, что… что… — Он умолк. Потом сказал почти с удивлением: — Ведь ты довела меня до того, что я ее уже не люблю. Как такое могло случиться?
Некоторое время они молчали.
— Гарольд… — сказала Сара мягко, и Алекс даже прикусил губу, понимая, что сейчас эта великая актриса перейдет в наступление. — Гарольд, вот ты говоришь, что меня любишь… Но я не могу оставить Иэна. Я все поняла. Я не могла бы быть счастлива ни с кем, даже с тобой… То, что было… это было чудесно, но это должно закончиться. Все на свете кончается и все оставляет после себя печаль. Но это не значит, что мы обязаны стать врагами, что мы должны устремиться в погоню за недостижимым и не сможем понять, что мы и так получили от жизни больше, чем нам было предназначено. Человек склонен грешить. Я, наверно, знаю об этом больше, чем ты. Я слабее тебя. Я испытала в своей жизни больше унижений и радостей, чем ты. Мне тридцать пять лет. И я хотела быть счастлива. Я думаю, что и тебе я дала немного радости. Но я не хотела ранить, затаптывать и убивать невинных. Ни Иэн, ни Люси никогда не должны ничего узнать. Это не их вина, и они не должны быть несчастны. А ведь будут… К одному преступлению против них мы добавим второе, быть может, худшее. Это лишь мы должны нести всю эту тяжесть…
— Но я не могу… — Он повысил голос. — Я не могу так больше жить! Я сегодня же пойду к Иэну и скажу, что завтра я должен уехать. Пусть он думает что хочет. Возможно, ты права, и я должен хранить тайну, раз уж мы не можем говорить о том, что нас связывало. Я не скажу ему. То есть, я постараюсь ему не сказать. Не знаю, смогу ли. Может, он убил бы меня за это. Но и тогда я был бы счастливее, чем сейчас.
— Успокойся… — Сара встала. — Я должна идти. Останься здесь еще немного. Не надо, чтобы кто-нибудь мог подумать… Особенно сейчас…
— Я уеду! — Спарроу сел на скамейку, и Алекс подумал, что сейчас он, наверно, обхватил голову руками. — Я уеду в Америку и не вернусь сюда. А Люси я напишу с корабля. Я не скажу ей, о ком идет речь, будь спокойна. Но она должна меня понять. Я ее уже недостоин. Я запятнал… Впрочем, я все равно думаю только о тебе… К сожалению, только о тебе.
— Ради бога! — воскликнула Сара. — Будь мужчиной! Что бы ни случилось, будь мужчиной!
— Хорошо! — глухо сказал Спарроу. — Я тебя прекрасно понимаю.
И не говоря больше ни слова, он шагнул в темноту и исчез, прежде чем Сара успела что-либо ответить. Алекс замер. Потом очень осторожно, шаг за шагом, отступил к тропинке, опасаясь, как бы не попалась ему под ноги какая-нибудь сухая ветка. Но сидящая на скамейке женщина была целиком погружена в свои мысли и не замечала ничего вокруг.
Выбравшись на липовую аллею, Алекс ускорил шаг и перестал идти крадучись. Издалека доносился шум моря. Луна уже поднялась над деревьями, и сад превратился в темно-серебряный лабиринт причудливой формы. «Бедный Иэн. Он сказал, что счастлив… Мудрые древние греки говорили, что никого не следует называть счастливым, пока он не закончит своих дней, оставаясь счастливым…» В кабинете на первом этаже все еще горел свет. Иэн боролся со своими проблемами, ничего не подозревая и ни о чем не догадываясь. Джо взглянул на часы. В полумраке он разглядел лишь одну стрелку, указывающую вниз. Половина десятого.
Он дошел до скамейки под платанами и сел, сожалея о том, что вообще с нее вставал. Вокруг клумбы прогуливались двое: Филипп и Гастингс. Они были совсем близко.
— Конечно, — сказал Гастингс, — я не оказываю на вас давления. Но такой способный молодой человек был бы нам крайне нужен. Вы ведь знаете, что в нашей университетской лаборатории работают люди со всего мира. Со всей лояльностью к моему другу Драммонду и профессору Спарроу я должен признать, что, работая рядом с ними, вы можете многому научиться. Но открытая жизнь и большие перспективы — это все-таки у нас. Просто у нас больший размах, и способный человек может подняться по карьерной лестнице, преодолевая одним шагом несколько ступеней. И никто ему не помешает, если он сам будет чего-то стоить. Мой адрес вы знаете, так что, если надумаете — дайте телеграмму. Я буду…
Они удалились, и Алекс не мог больше ничего услышать. Собеседники подошли к дверям дома и расстались. Американец вошел внутрь, а Филипп Дэвис, после некоторого колебания, вернулся и медленным шагом стал прогуливаться вокруг клумбы. Оказавшись поблизости, он остановился, заметив, очевидно, в темноте белое пятно воротничка Алекса, и подошел.
— Простите, — сказал он. — Я все еще жду профессора Спарроу. Вы его не видели?
— Нет, я его не видел.
— Не знаю, куда он мог деться…
— Может, гуляет по парку? — сказал Джо. — Меня тут не было некоторое время, поэтому я не могу сказать вам ничего определенного…
В эту минуту он увидел Сару. Быстрым шагом она прошла мимо них и оказалась в ярком прямоугольнике света, падавшего сквозь остекленную дверь холла. Она вошла в дом, и эхо донесло легкий звук ее шагов по каменному полу. Филипп Дэвис зажег спичку и взглянул на часы.
— Уже десять, — с удивлением сказал он. — Должно быть, профессор Гастингс беседовал со мной гораздо дольше, чем сперва показалось… — Молодой человек понизил голос. — Он всех уговаривает ехать в Америку. Меня, конечно, в последнюю очередь. Представляете, сейчас он подошел ко мне и предлагал огромное будущее, если можно так выразиться. Наверно, я мог бы стать очень богатым, если бы все, что он говорил, исполнилось… — Он умолк. — Страшная это штука — деньги! — внезапно воскликнул он с живой искренностью. — Иногда они бывают так нужны, причем срочно! — Он резко поднялся со скамейки. — Должно быть, я каким-то чудом с ним разминулся… С профессором Спарроу. Пойду постучусь к нему в комнату. Может, он там. А то Мэлахи сейчас спустит собак… Извините.
Он быстро направился к дому. Алекс задумчиво посмотрел ему вслед. Почему этот симпатичный молодой человек так нервничает? Может, из-за предложения американца и миражей богатства? А может, из-за этих телефонных звонков из Лондона?.. У всех свои проблемы, — пришел, наконец, к выводу Джо, отдавая себе отчет в том, что этот вывод столь же банален, сколь и правдив. Он встал и направился к дому. Навстречу ему из холла вышел профессор Гастингс.
— Уже поздно, — предупредительно поднял руку Алекс. — Не забывайте о собаках!
— Ах, да! Я хотел поговорить с профессором Спарроу. Но его нет ни у себя, ни у Иэна… А, вот он!
И, миновав Алекса, он направился к медленно приближающейся в темноте фигуре. Когда Гастингс подошел, Спарроу резко поднял голову, будто внезапно пробудился ото сна.
— Я хотел бы еще сегодня побеседовать с вами, если можно, — сказал Гастингс. — В будущем году у нас в Штатах состоится всемирный научный конгресс, и в связи с этим я хотел бы сказать вам обоим пару слов. Конечно, можно это сделать и позже письменно, но раз уж я здесь…