— О ком это ты, Абдулла? — раздался грубый оклик.
Кроткий Абдулла прикрыл глаза, будто вспоминая.
— О двоих чужестранцах, что бродили по нашей площади, — почти шепотом начал Абдулла. — О тех, что явились словно из другого мира. У женщины были синие глаза и золотые волосы. Я грежу о ней и поныне.
Тот же голос раздраженно перебил:
— Я думал, у нее темные глаза и темные волосы.
— Ты ошибаешься, — отвечал Абдулла с безыскусностью, заставлявшей поверить в его искренность. — Образ этой женщины отпечатан в моем мозгу. Забыть ее невозможно; никак невозможно.
Он на секунду замолк, уши его побагровели. Затем продолжал;
— Какой мне смысл лгать? У меня только что обнаружили рак. Мне недолго осталось. Память об этой женщине я унесу в могилу.
— Не будь таким фаталистом, Абдулла, — мягко произнес я.
Абдулла улыбнулся:
— На самом деле я реалист.
Он тихо кашлянул, и в этом приглушенном звуке мы уловили недуг, точащий его тело. Словно разгадав наши подозрения, Абдулла поник головой.
— Сейчас речь не обо мне, — смущенно сказал он. — Выслушайте мою историю. Вы будете удивлены.
Порывистым жестом Абдулла откинул со лба завиток волос. Устремил взгляд поверх наших голов, и зрачки его расширились, будто он бросился в темный водоворот памяти. Все так же глядя на дальнюю оконечность площади, Абдулла стал рассказывать о той ночи на Джемаа, нанизывая одну подробность на другую, с глубоким вниманием к мелочам, которое было его отличительной чертой.
— Я работал в ночную смену. Было ровно девять вечера, ибо старинные часы в ресторане как раз начали бить и я по обыкновению считал удары. Подобно этим часам большинство вещей у нас в ресторане — из прошедших эпох. Кушетки и диваны — со времен султана муллы Абдель Азиза, солонки, по слухам, принадлежали самому паше Эль-Глауи, изразцовые полы и стены датируются началом нашего века, а таджины и чайники — средними веками; говорят, они из малийского караван-сарая.
В ресторане было тепло. Я повесил куртку на вешалку в коридоре и работал в одной рубашке. Мой друг, бухгалтер Идрис, за стеклянной перегородкой подсчитывал дневную выручку. Повара на кухне играли в карты, не забывая следить за кушаньем в таджинах. В какой-то момент опрокинулся и упал стул. Раздались голоса, подобные крикам драчливых птиц. В остальном все было как всегда в людном ресторане — звон глиняной посуды и столовых приборов, приглушенные разговоры на многих языках, косые взгляды. В тот вечер особым блюдом был инжирный суп. Я едва успевал разливать по пиалам эту теплую прозрачную благоуханную жидкость.
Двое чужестранцев, казалось, возникли прямо из воздуха. Я буквально на секунду отвернулся — и вот они, уже здесь. В тот же миг для меня стихли все звуки. Все взгляды устремились на эту пару. Зал заполнили тени. Вдруг молодая женщина скользнула прямо ко мне.
— Мы очень устали, — почти прошептала она. — Можно нам сесть где-нибудь в уголке?
С первых же слов я понял, что они иностранцы. У женщины был незнакомый акцент, а одежда и манера держаться выдавали воспитание куда более свободное, нежели у нас.
Я провел их в отдельный кабинет, прикрутил фитиль масляной лампы и не подвинул, а поднял и переставил стулья. Мужчина опустился на диван и закрыл глаза. Лицо у него было тонкое и слишком усталое для туриста, борода холеная. Я принес им воды с лепестками цветов апельсина. Женщина бросила в стакан своего спутника белую таблетку и заставила его выпить все до капли. Я не сводил с них глаз. Казалось, движение одного из нас троих продолжается другим и завершается третьим. Мы были как соучастники.
Неожиданно для себя самого я спросил, откуда они приехали.
— Издалека, — равнодушно отвечал мужчина.
— Он из Индии, — сказала женщина. — А я наполовину француженка, наполовину американка. Мы впервые здесь, на Джемаа.
— А в Марракеше бывали?
— Нет, и в Марракеше впервые.
— А в Марокко?
— Тоже, — улыбнулась женщина. — Мы целый день бродили по старому городу. Отличное место, чтобы затеряться.
Указав на бороду чужестранца, я спросил, не мусульманин ли он.
Он приложил ладонь к сердцу, но ничего не ответил.
— Обожаю индийские фильмы, — снова заговорил я, — особенно пятидесятых — шестидесятых годов. Мне нравятся и актеры, и певцы. Например, Гита Датт, Кишор Кумар, Лата Мангешкар, Мохаммед Рафи. В них столько нежности и чистоты.