Отставной военный замолчал и шагнул назад. Говорил он быстро, теперь ему требовалось восстановить дыхание. Он зажег сигарету, закурил. На его изуродованном, искореженном лице виднелись следы усталости. Прежде чем снова заговорить, он бросил на меня долгий мрачный взгляд.
— Я слыхал, первые несколько лет после пропажи мужа она каждую зиму приезжала в Марракеш — узнать, нет ли о нем вестей. Мой знакомый раз видел ее на площади; рассказывал потом, что она сохраняла полное спокойствие. Одета по-западному, то есть неприлично; по площади, бывало, идет — как пишет. А потом поездки прекратились, и больше, насколько мне известно, о ней никто не слышал. Не иначе вернулась туда, откуда пришла.
Лепту бывшего тюремщика я принял с одной ледяной учтивостью, чем нарушил традицию уличных рассказчиков. Во взгляде моем было отвращение; когда отставной тюремщик заговорил вновь, злобная морщина меж его бровей сделалась еще резче.
— Вот как было дело, а если вам не нравится, я тут ни при чем.
— Дело было совсем не так, — твердо отвечал я, — и тебе это известно.
Мои слова разозлили его настолько, что он принялся повторять сказанное ранее, однако я резко оборвал его, поддерживаемый моими слушателями. Уяснив, что все тут против него, бывший тюремщик процедил:
— Вижу, вы попросту не можете принять правду.
Голос был холоднее самих слов.
— Что толку с тобой разговаривать? — произнес я. — Что толку взывать к твоей совести? Тебя все равно не переубедить.
— Неужели? — скривился бывший тюремщик, и морщина меж бровей стала подобна ножевой ране. — Просто вы все — на стороне чужестранцев. Этим ваше поведение и объясняется!
— Ссору ты не спровоцируешь, даже не старайся. Ступай отдохни.
— Я тебе это припомню. Никогда не прощу.
— Это что — предупреждение или угроза?
— Ни то ни другое. Я не угрожаю. В моих словах — одно лишь презрение. Подобно своему брату Мустафе ты продал душу.
Он размотал шарф и сплюнул на землю. Не дожидаясь ответа, бросил на меня последний ледяной взгляд, деланно поклонился остальным и с нарочитой презрительной неспешностью покинул круг слушателей. Он прошел уже шагов десять, затем вдруг остановился и метнул в меня пронзительный взгляд. Понял, что я все время не сводил с него глаз, и слегка отпрянул. И ринулся в густую тень, и стал неразличим.
Чья-то ладонь мягко легла мне на плечо. Я вздрогнул и обернулся. И тут сообразил, что кулаки мои крепко сжаты.
Тамссуст
За спиной стоял, пошатываясь, какой-то юноша. Зрачки его были расширены, дыхание отдавало кифом. Капюшон засаленной коричневой джеллабы не скрывал лица, бледного и веснушчатого; желтовато-серые глаза выдавали примесь европейской крови.
— Ла бес дарик, — произнес юноша на диалекте ташилхайт. — Привет.
— Ла бес, — отвечал я.
— То, что ты сейчас выслушал, — ложь, от первого до последнего слова, — медленно выговорил юноша. — Я был на Джемаа в ту ночь. Боже сохрани вновь пережить подобное, да только все произошло не так, как рассказывал человек с изуродованным лицом.
— Твоя версия лучше? — сухо спросил я.
— О, это долгая история.
— Так поведай нам ее.
— Да… сейчас, — пробормотал юноша и замолк.
Глаза у него были мутные. Он поднес ладонь к лицу и стал сквозь пальцы смотреть на огонь.
Я обуздал нетерпение и спросил, в чем дело.
— Пустяки, — отвечал юноша.
— Ты нездоров?
— Здоров.
— Тогда почему молчишь?
— Господь свидетель, менее прочих пристало мне вылезать со своими представлениями об истине, ибо я даже не поручусь, что понимаю значение этого слова. И все-таки я выскажусь. Может, от истины нас отделяет единственная ниточка, может, целая пропасть, но наверняка мы это узнаем, лишь когда увидим готовый узор.
— Кто ты? — вполголоса спросил я.
— Меня зовут Рашид, — отвечал юноша. — Я продаю вертушки на Джемаа. Может, ты меня и видел. Раньше я торговал музыкальными записями возле «Кафе де Франс», да спроса почти не было.
— Продаешь вертушки?
— Да, я сам их делаю, из туи. На них пожизненная гарантия. Мои вертушки — лучшие в мире.
— Буду иметь в виду.
— Ты, верно, считаешь меня сумасшедшим. А я не сумасшедший. Я совершенно адекватный. Немного кифа покурил, и все. Не стану отрицать — в тот вечер я также курил киф.