Он был уже не в силах смотреть на нее. И вдруг ему показалось, будто он сам во всем виноват, вот только не понятно, в чем и как. Да и Шинагль, не исключено, думает то же самое. С неожиданной порывистостью она поднялась с места.
— Я могу идти, господин барон? — спросила она, и в том, как она поднялась, в ее взгляде, в голосе были изящество и достоинство.
— Господину Ф. Т., — сказал Тайтингер, — до востребования.
Деревянные подошвы ее башмаков простучали сначала по паркету канцелярии, потом — жестче и громче — по каменным плитам коридора. Тайтингер больше не оглядывался по сторонам. Он стоял, отвернувшись к стене, и тупо глазел на бессмысленные таблицы.
Только сейчас он вспомнил, что следовало бы спросить у Мицци о сыне. Где он, собственно, сейчас? О, в нем отнюдь не заговорило чувство долга! Ему стало всего лишь неприятно из-за того, что он повел себя столь невежливо. И вместе с тем он смутно припоминал, что, например, лейтенант Вандер, имеющий внебрачного ребенка, должен был выплачивать на него ежемесячно определенную сумму. Почему он, Тайтингер, до сих пор еще ничего не платил на мальчика, было ему самому не понятно. Как-то это было, однако, связано с непостижимыми «законами». Но что-то в груди у него заныло, он и сам не понял, что именно. Он знал лишь одно: никогда впредь не сможет он забыть стриженую голову Мицци Шинагль. И правая рука его тоже вроде бы кое-что запомнила. Запомнила навсегда колючие пучки волос Мицци Шинагль, по которым скользит и скользит мужская ладонь.
На обратном пути в город, вновь сидя вместе с доктором Стясным в фиакре, он начал против своей воли говорить о каких-то совершенно бессмысленных вещах, рассказывать веселые, прямо-таки мальчишеские истории из давным-давно минувших дней. На несколько мгновений ему удалось прислушаться к себе как бы со стороны, ко всем этим россказням, и тут ему показалось, будто он стал стариком, он осознал смехотворность своих слов, он отнесся сам к себе с естественной снисходительностью; теперь он состоял словно бы из двух Тайтингеров сразу: из молодого и вздорного и пожилого и умного.
В прискорбном замешательстве отправился он во второй половине дня на встречу с Мацнер. Попросил и позволил подробно пересказать всю историю с брюссельскими кружевами и весь ход процесса. К собственному изумлению, понял все, включая даже коммерческую подоплеку.
От госпожи Мацнер его подташнивало. Впервые он остро ощутил разницу между скукой и отвращением. Он оказался даже в состоянии удивиться тому, насколько спокойна совесть у Мацнер, ведь весь процесс состоялся исключительно из-за ее алчности. Он чувствовал, что эта «чужая история», как он называл ее про себя, каким-то странным образом отталкивает и затягивает его одновременно, чувствовал, что безнадежно впутывается в нее. Когда Мацнер в ходе рассказа упомянула, наряду с прочими, имя Седлачека, ротмистра охватил самый настоящий страх. Он быстро расплатился и ушел, оставив госпожу Мацнер в растерянности.
— Мой адрес, господин барон! — воскликнула она и, поспешно вынув из сумочки конверт, написала на его оборотной стороне свой адрес.
Ротмистр вежливо отправил его в бумажник.
Госпожа Мацнер оставалась в кафе до позднего вечера. Осенний воздух был в эти часы ясным, холодным и терпким. Когда госпожа Мацнер поднялась, чтобы направиться к конке, она почувствовала легкое головокружение и ледяной озноб в сердце. Она подумала, что это от вина, к которому была непривычна, а также от волнения, которое доставил ей барон. По дороге домой, в конке, она решила, что обязательно выпьет настой ромашки.
И на следующий день жизнь госпожи Мацнер продолжилась обычным чередом. Проснулась она в сравнительно бодром настроении. Газет она больше не читала — с того самого дня, как поняла, что мир ею больше не интересуется. Впрочем, мысль о двух встречах с бароном служила ей сегодня некоторым утешением. Важнейшие новости из «Кроненцайтунг» и «Всемирного листка новостей» ей пересказала привратница, придя около девяти утра прибраться в квартире. Хотя госпожа Мацнер давала совершенно ничтожные чаевые и была прописана как незамужняя, привратница все же именовала ее милостивой госпожей (хотя большей частью старалась обходиться без обращения).
Таким образом, этот день пока не отличался ото всех прошедших. Все еще стояли погожие осенние деньки. Пока привратница помогала госпоже Мацнер застегивать крючки на платье, та успела составить себе расписание на день. Сначала она хотела отправиться в банк Эфрусси, затем к нотариусу и, наконец, в полицейское управление, чтобы повидаться с инспектором Седлачеком. По ее мнению, важно было сообщить Седлачеку о встрече с Тайтингером.