VII
Отец Климентий явился строгий и подтянутый, будто собрался на богомолье в дальние края.
Олена, зная, что он должен прийти, выглядывала его с крыльца.
— Как Иван? — спросил поп, поднимаясь по невысоким ступеням.
— В чем только душа держится… — отвечала Олена и такими глазами поглядела на отца Климентия, словно теперь от него зависело спасение не только души, но и тела.
— А говорит еще?
— Говорит чисто…
Иван, едва услышав голос попа в сенях, отвернулся к стене и закрыл глаза.
Отец Климентий постоял с минуту посреди комнаты, точно не зная, с чего начать и вообще что делать.
— Больной спит? — спросил он. А дьячок — низкорослый человечек в поношенном полушубке — что есть мочи вытянул свою тонкую шею, будто хотел поверх высоко взбитой белой перины увидеть лицо Ивана.
— Разве что недавно уснул… — стала оправдываться хозяйка: за духовным отцом как-никак пришлось посылать в соседнее село куму Этелу.
Иван тяжело застонал.
— Добрый день, сват! — тотчас громко поздоровался с ним дьячок Сидор, хоть и не доводился хозяину ни близким, ни дальним сватом.
— Спишь? — приблизилась к Ивану жена.
— Божьей вам благодати, хозяин Иван! — ласковым, бархатным голосом произнес отец Климентий.
Иван пошевелился.
Олена осторожно отодвинула перину от головы больного.
— Отец Климентий пришли!.. — сказала она, не зная, с какого боку подступиться к мужу.
— Климентий? — негромко переспросил Иван, бесстрастно глядя на духовного отца.
— Молебен, сват!.. Молебен… он всегда положен… да и для примирения души надобно исповедаться… — наставлял больного дьячок Сидор Штым.
Иван молчал, только сосредоточенно смотрел на смуглого лицом, красивого, дородного отца Климентия. Было видно, что он собирается что-то сказать попу или, может быть, хочет о чем-то спросить, а молчит потому, что мысли проносятся беспорядочным роем либо он что-то решает сам с собой.
— Узнаете меня? — не выдержав его взгляда, поп быстро шагнул к больному.
— Вы — отец Климент…
— А его узнаете? — показал поп на дьячка, когда тот тоже подошел поближе.
— Это шалопай и бездельник Сидорко… Штым… Федоров сын… У соседей из-под кур яйца воровал и на курево менял… — медленно, но членораздельно проговорил Иван.
— Человек к тебе по божьему делу пришел, а ты вон какую честь ему оказываешь? — бросилась спасать положение растерявшаяся хозяйка. — Это же наш дьячок!
— Да я ничего… — рассудительно и спокойно отвечал Иван. — Голос у него сызмальства сильный… Когда скотину на пастбище выгоняли, так орал, что в соседнем селе слыхать было… — Последнее слово Иван произнес очень громко, наверно, опять нахлынула боль.
Сидору Штыму стало не по себе, он как-то сразу сник, увял. Сидор не забыл, а сейчас вспомнил во всех подробностях, как однажды глупо попался на воровстве яиц у Ивановых соседей.
Набрал полную пазуху — ни единого яичка на расплод не оставил — и уж начал было задом вылезать из курятника, как вдруг кто-то его хвать за штаны да как дернет к себе, яйца так и посыпались.
Хозяин Сагайдак нещадно драл его за ухо. Сидорко уж думал, оторвет напрочь. Он завизжал от боли и впился зубами в другую руку хозяина.
Тот крикнул:
— Марги-ита! Выйди-ка во двор! Я в курятнике вора поймал!
Закатав рукава выше локтей, со скалкой наперевес выскочила из хаты хозяйка.
Собрались соседи. Среди них Иван, он тогда еще неженатый был. Да, да, этот самый, что лежит сейчас на кровати… Сагайдак, точно клещами, ухо сжал, Сагайдачка лупит скалкой по голове, дубасит по лопаткам, по спине. Соседи глядят из-за плетня, хохочут, по двору белками и желтками растекаются яички… Ошалевшая от праведного гнева хозяйка, ухватив Сидорка за волосы, повалила его на землю и ну тыкать в лужу из яиц. Да все носом, носом норовит и приговаривает:
— На, ешь, ешь, адово отродье! Чтоб тебе мои яички и носом и ртом полезли! Для тебя я, дьявол, кур кормлю?
— Люди добрые! Да есть ли у вас сердце? — внезапно закричал стоявший за плетнем Иван. — Из-за какого-то десятка яиц готовы убить человека? Тюрьмы не боитесь?
Сагайдак отшвырнул к крыльцу скалку, оттолкнул жену.
— Беги, воришка, убьет тебя сатана эта!
Выплевывая землю, Сидорко вмиг перемахнул плетень — где только силы взялись? — и так драпанул, что сам черт его не догнал бы. Только дома на сеновале вытряхнул скорлупу, снял мокрую рубаху, мало-помалу отдышался и пришел в себя…
Все это припомнилось Сидорку теперь, в хате больного, да так явственно, словно только вчера было. Наверно, потому, что сам Иван, его спаситель и свидетель того давнего происшествия, оживил воспоминания. Даже ухо запылало, и всего так и бросило в жар. А ведь над Сагайдаком уж многие годы трава на кладбище зеленеет…