Долго еще текла их беседа, и Анна многое услыхала впервые. И только с глазу на глаз можно было говорить о горе. Так вот и зашел разговор о том, в какую пору года, в каком убранстве хотелось бы матери унести с собой в памяти волшебницу Ясеневую. Тогда ли, когда подуют теплые ветры, прилетят первые птицы, запестреют первые цветы и поплывет над костром первый легкий дымок? Или когда все зазеленеет, все будет напоено обильными дождями и обласкано солнцем? А может, когда лягут под косами травы и все вокруг станет похожим на светлый праздник?
Но мать так явственно увидела сказку белого инея, которая явилась ей нежданным чудом, что, вспоминая, даже глаза прикрыла ладонью.
Однажды зимой на рассвете собрались на Ясеневую за сеном. Муж, правда, не хотел, чтобы поднималась, беременная, по крутосклону. Боялся за нее, говорил, что управится сам. Пустые слова! Знала ведь, как трудно там в одиночку — только последний бедняк или неудачник мог пойти на гору без напарника и без подмоги… И не согласилась остаться дома.
Микола удивился, так легко и быстро шла она по крутой тропе, обгоняя его. Правда, идти с санями было труднее, хоть тяжесть не бог весть какая, а все же тащить по обледенелой дороге несподручно…
Она подавала сено, а муж старательно увязывал, чтобы не растряслось по пути. Кормам в морозы цены нет, да и какой это хозяин, что летом накосил, а зимой потерял! Работа у них спорилась — денек выдался солнечный, ветер улегся, стужа не донимала. Время шло незаметно, и дело близилось к концу. Микола еще хлопотал, подбирая остатки, а она не спеша стала спускаться по склону. Небось догонит — сани сами поторопят…
И вдруг вдали от хижины, на поляне пришла к ней незнакомая щемящая радость — женщина ощутила в себе новую жизнь… И сразу все изменилось: она стала не той, что была здесь, хлопотала, собиралась в обратную дорогу… И поняла: никогда больше не будет прежней, такой, как до этого пронзительного чувства в лоне своем… Ушло все, что казалось важным, его сменило новое — самое главное, самое существенное…
Микола скрылся за поворотом, а она не могла сдвинуться с места, отвести глаза. Перед ней расстилалась пелена искрящегося инея, и все светилось, сияло, слепило белизной… Солнце уронило косые лучи, расцветив снега нежными переливами голубого и розового… Сверкали деревья и кустарники ближнего леска… Кругом торжествовал другой, неведомый мир, и никогда еще в жизни не доводилось ей видеть такого чуда!
Неожиданно пришла мысль: ведь этот иней лежал с ночи, был он и тогда, когда поднимались с Миколой на Ясеневую. Как же могла ничего не приметить? А теперь вот оно, откровение, и сама она праздничная, легкая, будто выросли крылья — только взмахни ими и взлетишь! И помчалась вниз по тропинке, как девчонка-сорвиголова… А радость эту так и пронесла через всю жизнь…
Анна видит, мать сейчас далеко-далеко… И не нужно спрашивать, в каких краях бродят ее мысли, кого встречают, с кем беседуют… И когда вернется из страны воспоминаний в хату, где прошла жизнь, где росла семья, откуда дети ее, как птицы, улетели в широкий добрый свет… Анна почувствовала, как наполнилась душа теплом родной хаты, памятью о колыбели и первых шагах по стежкам-дорожкам, что увели ее от этого порога в большую жизнь… И не нужно ей сейчас ничего, кроме материнской ласки и вернувшейся сказки милого детства… Пусть на минуту… Но оставит она целительный след навсегда…
«Какую же судьбу дашь мне?» — слышит слова матери.
«Какую же судьбу?..» — повторяет Анна. И понимает, круг сомкнулся, и разомкнуть его разом не так просто…
КОЛЫБЕЛЬНАЯ БЕЛОЙ ЧЕРЕШНИ
Колеса вагона отбивали на стыках рельсов убаюкивающий, монотонный, докучливо-дремотный перестук — состав узкоколейки неспешно катился по долине Тересвы, держа путь все вверх и вверх.
Неподвижно стояла у окна, вслушиваясь в ритмичный звук. И забылась, засмотрелась на проплывающую мимо узкую расщелину, распахнувшую холодную голубизну рассветного простора. Дорога бежала мимо полей, уже зазеленевших нежными майскими всходами, мимо родниковых овражков и одиноких деревьев, застывших в предутреннем покое, мимо дремучих зарослей лещины, грабов и черной ольхи, в которых словно затаилась лихая, колдовская сила, что переплела-перепутала каждую ветку…