Все затаили дыхание.
Готур наконец нарушил молчание. Он говорил медленно, выразительно, видно было, все обдумано и решено загодя, а теперь нужно только получше растолковать…
И домашние еще раз выслушали, что долгов у отца нет, и еще раз, где лежат доски, заготовленные на гроб, и на какой меже растет кряжистый дубок, из которого следует вытесать два креста — ему и давно умершей жене, и во что одеть, и сколько заплатить за церковные требы от похорон до годовщины…
Когда все было повторено и перечислено, кое-кто из женщин уронил слезу, но над постелью опять поднялась рука, старик, словно раздумав умирать, указал на наличник окна — там висели старые ножницы. Употреблялись они при стрижке овец, да и в хате при всяких хозяйственных надобностях шли в дело. И вот теперь…
— Бороду подстригите… Чтоб порядок был… Усы оставьте, а то примут за бабу… — и были эти слова последними в его жизни.
Заголосили женщины, но Готур уже ничего не слыхал.
Когда Миколу, умеющего столярить, пригласили мастерить гроб, дед Яков был уже так обряжен, словно собрался в далекое веселое путешествие и прилег на скамейку просто передохнуть… Непривычно было Миколе видеть Готура таким, когда зашел в хату, чтобы снять мерку для последнего его пристанища.
— Как это вы так гладко старика побрили? — удивился гнусавый Юр Канюка. Ему тоже нужно было снять мерку — могилу копать.
Догадливая хозяйка поднесла полстакана горячительного, а Данила Развора, зять умершего, охотно объяснил:
— А мы сначала ножницами… Он весь год не давался, вот и оброс…
— Ну а потом? — продолжал любопытствовать Юр, словно сейчас это было самым существенным…
— А потом цирюльник Григор Веребиция порядок навел… — Подвыпивший Развора хихикнул, показывая редкие зубы.
Негоже такое при покойнике, даже чужие осуждающе переглянулись. Впрочем, слабость Данилы родственники знали и оттого ничему не удивлялись…
Поднесенное добродушный могильщик с удовольствием опрокинул, смачно крякнул, утерся заскорузлой ладонью — казалось, была она в кладбищенской глине — и направился к дверям. Но Степан, старший сын старика, остановил его:
— Возьмите, Юр, эти ножницы и забросьте в реку! Раз уж послужили мертвому, не годится им больше живым служить…
Все молча смотрели на старые ножницы. Сейчас здесь распоряжался старший в семье… Озабоченный похоронами, Степан не пил ни капли, ведь на нем лежала вся тяжесть печальных хлопот. К тому же за несколько дней до смерти с ним наедине разговаривал отец, может, доверил последнюю на земле волю… И Степан сохранял благородное спокойствие и рассудительную сдержанность.
— Так вроде могут еще пригодиться… Жалко в воду… — прогундосил могильщик — впервые услышал подобное за годы кладбищенской службы обществу.
— Правду говорите, Юр! Ножницы еще хорошие, да и сделаны из доброй стали… Грех их с моста в речку кидать! — Микола, чтобы рассмотреть, придвинулся поближе, и тут углядел в центре острых, совсем еще пригодных кончиков треугольничек с каким-то выдавленным словом. — Золинген! Вот это сталь! Из нее самые дорогие бритвы делают, такие и не укупишь!
— Какие ни есть, пусть уйдут из дома… Купил их покойный отец в первую весну, как поженились они с с мамой, царство ей небесное… — Степан говорил с грустным недоумением: мол, как это так, пережил никчемный кусочек металла человека и отпущенный ему некороткий век?
— Грех после мертвого бросать в живую реку! Может, пусть лучше еще послужат? Возьмет их кто-нибудь в руки и вспомянет Якова Готура… — Микола держал ножницы, разглядывая, будто оценивал, смогут ли и вправду сгодиться в хозяйстве.
Присутствующие внимательно слушали речь Миколы, видно, он в самом деле знал всему цену.
— Ну, ежели так, берите себе! Раз не годится в реку кидать, пусть будут вам на память об отце… — охотно согласился Степан и закончил на этом разговор.
Могильщик Канюка, подсчитывая зарубки на жерди, вышел из хаты.
Опустил Микола ножницы в карман и отправился ладить гроб. Приготовленные заранее доски стояли у стены хлева, невольно вызывая горькую мысль: вот жил человек долгие годы, пахал, сеял, строил жилища, радовался и печалился, исходил столько дорог, а в конце всего несколько досок…
Следом за Миколой вышла во двор пожилая женщина и начала уговаривать:
— Не приведи тебя господь стричь этими ножницами детей или, скажем, овечек — и волосы и шерсть перестанут расти, как заклятые! Нельзя ими в живом деле пользоваться, латку еще можешь выкроить или лоскуток какой отрезать…