Держа руку на оконном шпингалете, учительница обернулась к нам лицом, потом сложила ладони на груди, вглядываясь пристально в меня, будто желая знать, что ж это за школьник такой пришел. Я же видел одни только батьковы босые ноги. Учительница погладила меня по голове, взяла за лицо нежной рукой, чтоб я поднял на нее глаза. От смущения я не знал, что делать.
— Как тебя звать? — спросила голосом, приветливость которого забыть нельзя.
— Иван.
— Будешь, Иванко, хорошо учиться? Правда?
— Будет учиться, должен учиться… Учись, сынку, учись. Свет без науки — темная ночь!.. — вымолвил батько так, словно дома сказать этого не мог, а только в школе.
Они разговаривали. Про что, не берусь сказать. Помню только, как батько попросил, чтоб посадили меня на первую скамейку, чтоб, коли нужно, палки не жалели. И чтоб тут же, чуть я не послушаюсь, сразу дали бы ему знать. Он тогда сам за науку примется, а от той науки ох как горько будет. И еще сказал, как нелегко живется, как тяжко заработать хоть медный грош. А чтобы нам, детям, полегче да получше на свете жилось, надо с малолетства учиться.
Учительница попросила показать ей грифельную доску. Я живо вынул ее из торбочки, показал ей еще и грифель. Она улыбнулась и еще про что-то спросила батьку. Потом мы вышли из класса — до первого урока еще оставалось время.
Слышу беседу отца с учительницей в тот далекий сентябрьский день, когда она готовила класс к уроку, открывала окна для солнечного утра со светом и теплом…
Как первая большая и чистая любовь, живет она, первая моя учительница, всегда молодой и весенне-прекрасной, щедрой. Живут воспоминания о том неповторимом, ясном, что озаряет нас неугасимым светом.
Она учила меня в продолжение трех лет.
Я полюбил ее нежно, как только может мальчик любить действительно святое и великое. Иолане Тымкович — своей первой учительнице — обязан я не только первыми открытыми окнами в знания, не только доброй и радостной навечно памятью о сельской народной школе… Ей, именно ей я благодарен за первое пробуждение интереса ко всему прекрасному в сказке, в песне, в духовных сокровищах нашего народа.
Это было перед праздником.
Наша учительница была в том настроении, когда сам человек становится как праздник — красивым и возвышенным. На следующий день начинались каникулы. Первые зимние школьные каникулы. Всем на уроках было легко: учительница нам что-то веселое рассказывала, а после попросила мальчиков спеть. Среди нас были и переростки — разве ж на Верховине в то давнее время все начинали учиться с шести лет? Вот эти-то переростки и знали множество песен, как видно, на праздники ходили с песнями от хаты до хаты, по всему селу.
Хлопчики собрались кучкой. Пропели первую, вторую песню, и в классе стало как-то необычно. Ведь в самих песнях рассказывалось обо всем, что мог сотворить народный талант в думе своей и заботе, чтобы щедро земля родила, чтоб урожаем полнились сады, чтоб тесно было худобине в хлевах и чтоб виноградное вино играло солнцем… Пели еще про парубков и про дивчат на выданье. Про хозяина и про хозяйку… И словно на распахнутых крылах фантазии летели все мы прочь из будней далеко-далеко… В неведомые до того миры. Больше всего тревожило воображение зеленое садовое вино. Нет, оно, конечно, вовсе непохоже было на то, червонное, что принуждал попробовать нанашко. Казалось, оно каким-то сказочным, сладким и ароматным — как-то весною мама принесла нам из села винограду. И так хотелось знать, как цветет он, как растет и набирает силы. Шутка ли про все это дознаться, коли на Верховине сроду винограда не садили.
Когда мальчики отпели все песни, учительница задумалась. И в классе было тихо, так тихо. Она поднялась, прошлась между скамеек и сперва медленно, как будто собираясь с мыслями, начала нам говорить про народные обычаи и красоту их, про богатство выдумки и великую чистоту. Она говорила нам про песни и про сказки, про чудодейственное волшебство родного языка и всего, что есть родного и прекрасного на земле наших отцов. Мы слушали с восторгом, и нам уже было жаль того, кто не научился любить родную землю, кто пренебрег и позабыл язык дедов и прадедов и понесло его в чужие холодные края… И наша верховинская земля с полонинами и горными реками, с родным селом да околицами его казалось нам действительно неповторимой и самой дорогой на свете. Все нами принималось таким, каким нарисовала в тот день наша учительница, открывшая нам целый мир великого и светлого. И мы уже гордились своим родным краем и чувствовали себя такими богатыми-богатыми.