Потолки — высоченные, украшенные из алебастра, должно быть вылепленными финтифлюшками, с барельефами ангелочков, нимф, и прочих мифических существ. По центру потолков были прикреплены широченные, с автомобильное колесо, люстры. Некогда предназначенные для свечей, а теперь переделанные под электролампочки. Впрочем, и свечи в доме имелись. Стояли в оплывших стеарином подсвечниках на антикварных столах.
— С электричеством зимой бывают проблемы, — пояснил домоправитель. — Когда в непогоду провода рвутся. Мы ж на отшибе живём, пока починят…
Глеб Сергеевич с удовлетворением обозревал обитые матерчатыми, в мелкие цветочки, обоями стены, увешенные портретами надменных вельмож.
В центре, в золочёной раме, в натуральную, не иначе, величину, красовался портрет царственно восседавшей в кресле с высокой спинкой старухи с грубыми, властными чертами лица. В крупной по-мужицки руке бабка сжимала увесистую клюку с серебряным набалдашником.
— Хозяйка усадьбы, Василиса Митрофановна Мудрова, — пояснил, заметив заинтересованный взгляд Глеба Сергеевича, домоправитель.
Старуха с портрета смотрела на своего племянника, Дымокурова, сурово и пристально. Прямо душу ему своим взглядом выворачивала наизнанку.
Поёжившись, Глеб Сергеевич последовал дальше за провожатым.
Домоправитель показывал им покои, обращая внимание на мебель — тёмной полировки, с резным орнаментом, витиеватыми ножками, обитую зелёным сукном и вишнёвого оттенка бархатом. Слоноподобные, неподъёмной тяжести, напоминающие бронированные несгораемые сейфы, шифоньеры и платяные шкафы. «Горки», за толстыми, мутноватыми стёклами которых угадывались ряды того самого антиквариата, упомянутого в рассказе нотариуса — фарфоровые обеденные и чайные сервизы, хрустальные вазы, фужеры и золочёные рюмки, столовое серебро, шкатулочки с таинственным, наверняка столь же ценным и уникальным содержимым…
— На века строили, — нахваливал, словно торговец недвижимостью, домовладение нотариус. — Но без излишеств. Разных там биллиардных и зимних садов. Потому что понимали — все эти помещения отапливать предстоит. А у нас зима в году восемь месяцев…
Ступая вслед за домоправителем из комнаты в комнату, взирая на широченные, шестиспальные, не иначе, кровати с горами туго набитых подушек, отгороженные занавесями… э-э…, балдахинами, кажется, проходя мимо стеллажей, высоченных, уставленных от пола до потолка толстенными, переплетёнными в тиснёную золотом кожу, фолиантами, Глеб Сергеевич молчал подавленно. А в голове его металась только одна испуганно-радостная мысль: «Теперь всё это — моё!».
Прав был нотариус. За любую вещь из усадьбы — будь то предмет антикварной мебели, или безделушка с полок буфетов, книжка из библиотеки, вздумай Дымокуров их продать, можно было выручить деньги, позволяющие безбедно, не ограничивая себя особо в желаниях и потребностях, прожить целый месяц. А уж пенсионеру, чьи желания и потребности ограничены вполне естественными возрастными рамками — тем более.
Обеденный зал, куда в конце ознакомительной экскурсии по дому привёл гостей Еремей Горыныч, оказался просторным, с широченным столом, покрытым белоснежной, похрустывающей от крахмала по углам, скатертью. Судя по рядам стульев чёрного дерева — массивных, как и всё в имении, монументальных, с неудобными прямыми спинками, здесь одновременно могло бы усесться персон двадцать, не меньше.
— Глеб Сергеевич! Альберт Евсеевич! — любезно указал домоправитель на стулья ближе к торцу стола.
Дымокуров заметил, что кресло во главе — ещё более монументальное, с массивными подлокотниками, увенчанными оскаленными львиными мордами, осталось незанятым.
Этим, как рассудил Глеб Сергеевич, ему как бы ясно дали понять — он здесь пока не полноправный хозяин. А уважаемый, но всё-таки гость.
— Место матушки нашей. Василисы Митрофановны, — заметив мимолётный взгляд наследника и угадав его мысли, пояснил Еремей Горыныч, — ну и… — замялся он, — примета есть такая. Сорок дней место новопреставленной не занимать…
Глеб Сергеевич кивнул скорбно, а потом не выдержал, съязвил:
— Не то покойница обидится, или вовсе воскреснет?
Домоправитель смутился, рукавом рубахи утёр вспотевший разом лоб:
— Дык, оно же, как… Оно же всяко бывает…
Дымокуров, поставив радушного хозяина в неловкое положение своим замечанием, попытался исправить ситуацию.
— А что ж тут на двоих только сервировано? — указал он с укором на столовые приборы, и пригласил радушно, — присаживайтесь с нами!