А как здорово было бы, восседая на могучей, но послушной двухколёсной машине, промчаться, сияя хромом и никелем, урча свирепым мотором, во главе кавалькады таких же, увешенных железными цепями и православными крестами, хоругвеносцев, по городам и весям России. Да и Европы, чёрт её побери!
Напоминая всем, что церковь Христова — это не только храм, где смиренно отбивают поклоны увядшие старики и старушки, а грозная сила, одна из стальных скреп государства, такая же важная, как, например, армия или правоохранительная система. Имеющая свою неисчислимую рать, моторизированную в духе времени. И тот, кто вознамерится ударить христианина по левой щеке, должен отчётливо понимать, что, вполне вероятно, получит в ответ мотоциклетной цепью или бейсбольной битой по кумполу.
А во главе одного из передовых боевых отрядов христова воинства, а может быть, если Господу будет угодно, всей когорты православных ратоборцев, — он, отец Александр…
От вознёсших батюшку Истомина к ангельским высотам, недоступным простым смертным, мечтам, отвлёк и стремительно, словно десантника с нераскрывшимся парашютом, низвергнул на грешную землю осторожный стук в окошко. Аккурат, в то окно домика настоятеля, что выходило на улицу, освещая благостными лучами полуденного солнца рабочий кабинет отца Александра.
Батюшка захлопнул ноутбук, на экране которого красовался в тот момент сверкающий божественным серебром «Харлей Дэвидсон», чьё фото размещалась на одном из рекламных сайтов в разделе «купить», и глянул на улицу.
Там, постукивая в стекло свёрнутой в трубочку газетой, стоял безбожник и атеист Рукобратский.
Хранитель местного музея никогда не был в числе прихожан отца Александра. Более того, между ними существовала плохо скрытая неприязнь, имевшая, увы, не духовные, а материальные корни.
Суть их разногласий состояла в том, что и церковь, и музей существовали в основном на пожертвования состоятельных спонсоров. А поскольку число меценатов здесь, в Зеленоборском районе, приближалось к нулю, то перед каждым потенциальным благодетелем вставал неизбежный выбор. Пожертвовать свои пречистые на храм божий, или поддержать материально местный музей, в котором в назидание будущим поколениям собраны уникальные, как уверял Рукобратский, экспонаты.
Призванные, между прочим, утвердить посетителей этого учреждения культуры в мысли о том, что человек — увы, вовсе не воплощение помыслов всевышнего, не результат великого таинства акта творения, а научно обоснованный продукт мутации и эволюции приматов, сиречь обезьян.
А потому отец Александр не без досады, стремясь одновременно смирить гордыню свою и жестокосердие, как был в холщёвом подряснике, босиком, прошагал по чистым половицам горницы и вышел на дощатое, прогретое утренним солнцем, крыльцо.
Хранитель музея толкнул незапертую калитку, и вошёл во двор, ступая по мощёной булыжником дорожке, ведущей к домику настоятеля. Встав у крыльца, откланялся, и, глядя снизу вверх, обратился подчёркнуто любезно, впрочем, на мирской лад. О том, чтобы, ища благословения, приложиться губами к руке батюшки, у визитёра и мысли, естественно, не возникло.
— Здравствуйте, Александр Васильевич, — игнорируя духовный сан хозяина дома, начал Рукобратский. — Прошу прощения за то, что отвлекаю от мыслей о… э-э… возвышенном, но у меня к вам деловой разговор.
— Спаси тебя Христос, — великодушно осенил троеперстием идеологического противника батюшка, и посмотрел выжидательно. С чем, мол, пожаловал?
Рукобратский, не отличавшийся терпением и тактом, сходу навалился с большевистским напором.
— Вы, как церковнослужитель, на сегодняшнем сходе граждан села Колобродово наверняка присутствовать будете…
Отец Александр мотнул отрицательно головой, усмехнулся тонко в свою чёрную, ухоженную заботливо бороду:
— Сие мероприятие мирское, политическое…
— Ещё классики марксизма-ленинизма писали, что капиталисты-олигархи всегда угнетают народ рука об руку с церковными мракобесами! — Рукобратский в сердцах рубанул воздух газетой так, что стало ясно: дай ему волю, он бы красноармейской шашкой служителя культа вмиг беспощадно уконтрапупил.
Батюшка, призывая Всевышнего ниспослать долготерпение в общении с этим субъектом, вздохнул. И молвил, выгнув дугой тщательно подстриженные матушкой третьего дня, брови.
— У меня нет ни времени, ни желания полемизировать с вами. А тем более выслушивать богохульства,