А впрочем, Дымокуров, немало поколесивший в составе свиты при губернаторе по городам и весям Южно-Уральской области, видел и худшие, вовсе потухшие очаги сельской культуры. Колобродовский хотя бы не был закрыт на висячий амбарный замок, и, судя по всему, худо-бедно функционировал.
Отставной чиновник прошёл мимо распахнутой настежь двери, за которой по длинным рядам плотно заставленных полок с книгами угадывалась библиотека. Там-то, наконец, и обнаружилась живая душа — пожилая грузная женщина в накинутой на плечи меховой кацавейке, которая сквозь очки с закреплёнными синей изолентой душками рассматривала потрёпанную изрядно, толстую подшивку «Литературной газеты». Подшивка была явно старой, за прежние годы, с пожелтевшими и размахрившимися по краям страницами.
На вопрос Глеба Сергеевича о месторасположении музея она, молча, указала куда-то в конец тёмного, не освещённого ни единой лампочкой, коридора.
Осторожно ступая, боясь вывихнуть ногу на проваливающихся предательски в самых неожиданных местах гнилых половицах, Дымокуров прошёл в указанном направлении.
На очередной плотно закрытой двери удалось-таки в полумраке разглядеть фанерную табличку, с надписью синей масляной краской от руки: «Краеведческий музей».
Деликатно дважды стукнув костяшками пальцев по косяку, и не дождавшись ответа, Глеб Сергеевич решительно толкнул заскрипевшую пронзительно дверь.
За ней открылось довольно просторное и неожиданно светлое за счёт солнца, щедро бьющего в окна, помещение. Вдоль его стен тянулись остеклённые витрины тёмного дерева с экспонатами, а свободное пространство над ними было занято картинами, изображавшими бытовые сценки из жизни давних лет, чёрно-белыми фотографиями, выцветшими плакатами.
Посреди этих заботливо собранных, пронумерованных и подписанных осколков прежних эпох, восседал за обшарпанным, заляпанным фиолетовыми чернилами с незапамятных времён, тоже вполне годящимся в качестве экспоната, письменным столом главный, и, похоже, единственный хранитель музея — Рукобратский.
Заметив, наконец, посетителя, он вскочил, воскликнул приветливо:
— Глеб Сергеевич! Дорогой! Рад, что заглянул в нашу, так сказать, кладовую истории!
Дымокуров, не помнивший, чтобы они с хранителем музея переходили на «ты», поморщился слегка. Но, тем не менее, заставил себя улыбнуться в ответ. И, вспомнив, кстати, имя-отчество хозяина кабинета, поприветствовал в свою очередь сдержанно:
— И вам доброго дня, Степан Порфирьевич. Вот, решил с вашей помощью подробнее ознакомиться, так сказать, с историей нашего края…
— И правильно, и великолепно! — подхватил Рукобратский. — А то, знаете ли, в последние годы у нас развелось много Иванов, родства не помнящих. А лишённый исторической памяти народ и будущего не имеет…
Дымокуров скорбно кивнул в ответ.
Хранитель музея подхватил его под локоток, предложил увлечённо:
— Что ж, давайте, не откладывая в долгий ящик, начнём осмотр экспозиции! Вот, взгляните.
Рукобратский подвёл посетителя к огромному, два на три метра, полотну, написанному масляной краской и вставленному в массивный багет с потемневшей от времени позолотой.
Картина сразу напомнила Глебу Сергеевичу знаменитое «Утро в сосновом бору» Шишкина, прозванное в народе «Три медведя».
Медведи, однако, на музейном полотне отсутствовали. Зато Заповедный Бор, один из его наиболее укромных, диких уголков, представал перед глазами зрителя во всей красе. Огромные, в два обхвата, стволы сосен, покрытые тёмным лишайником, скудный подлесок у их сумрачного подножия — чахлые от нехватки света берёзки, кусты малины с кровавыми точками спелых ягод. На переднем плане располагалось могучее дерево, вывернутое непогодой с корнями и комом земли, под которыми вполне могла бы скрыться избушка средних размеров.
— Перед вами — Заповедный бор! — заученно, как опытный экскурсовод, зачастил Степан Порфирьевич. — Картина написана местным художником Звонарёвым в конце девятнадцатого века, и была подарена городской управе Зеленоборска. Заповедный бор — это хвойный массив около ста километров длинной и более пятидесяти километров в поперечнике. Реликтовый лес располагается здесь с конца эры Великого оледенения. То есть более десяти тысяч лет. Эти исполины, — обвёл он невесть откуда взявшейся в его руке указкой контуры сосен на картине, — помнят мамонтов, шерстистых носорогов и пещерных медведей! — хранитель музея посмотрел на Дымокурова победно, будто и сам был выходцем из той немыслимо-далёкой эпохи. — Но и сегодня, — продолжил он увлечённо, — в бору обитает тридцать девять видов млекопитающих, сто сорок четыре вида птиц, восемь видов пресмыкающихся, четыре вида земноводных, и двадцать три вида рыб, обосновавшихся в реке Боровке!