Он сделал еще шаг, но опять не смог продвинуться дальше, чем могли прогнуться ветви. Нужно было искать другой вход в лес, но вместо того, чтобы свернуть и пойти кромкой, он упал на колени и закрыл лицо руками.
Спустя минуту или две из-под мозолистых ладоней послышались всхлипывания, а следом за ними с локтей и росяную траву покатились и крупные солёные капли. Он рыдал, громко, взахлёб, как ребёнок, упавший с самоката и разбивший коленку.
Полностью отдавшись своему горю, он не смог увидеть или услышать, как стукнули ставни избёнки, как из не плотно закрывающейся двери сначала выполз ствол охотничьего ружья, а за ним две высохших руки, затем осторожная маленькая головка, обвязанная расшитым красными петухами платком, а за нею и вся жалкая, напряженная старушка.
Она торопливо и почти бесшумно просеменила до просвета в ельнике, и опустила ружьё стволом в землю. Постояв так еще пару минут начала что-то быстро шептать и вскидывая правую руку касаться своего лба, плеч и живота.
Так и пришёл рассвет.
Когда у Петра не осталось ни слёз, ни голоса, он всё еще стоял на коленях и продолжал всхлипывать. Боль спадала, железная клетка начинала раздвигать свои прутья и отпускать сердце. Дряхлая старушка давно ушла обратно и, судя по дыму, что начал куриться над домиком, занялась своими делами. Петр отнял руки от лица и попытался вытереть его мокрым рукавом. Два раза глубоко вздохнув и резко выдохнув, он поднялся и медленно поплёлся к просвету между елями.
Он не был здесь с глубокого детства. Тогда, ели кололись сильнее, но пропускали его, сруб колодца был выше, а ступени не такие шаткие. Постучав, он, не дожидаясь, нагнулся и вошел в дом. Дверной проём был низким, но внутри Пётр мог выпрямиться и ходить, не задевая поточных балок.
- Входи, входи, мой родимый, - закивала, перебирающая за столом гречу, старушка. – Скоро завтракать будем. Голодный, небось. Не рассчитывала я тебя сегодня привечать, не подготовилась.
Он, молча, сел и исподлобья спросил:
- Ты знаешь?
- А как же не знать? Прознала уже. Только вот не догадалась, что ты сюда поторопишься.
Она ловко смахнула крупу в чугунок, плеснула водицы, зачерпнув её из ведра несуразным, деревянным ковшом, и поставила на печь.
- Я тоже не знал, - не менее сурово ответил Пётр, но потом, тяжело выдохнув, стал рассказывать. – Меня ноги сами понесли. Я ведь не знаю, куда мне теперь податься. Вас только и помню.
- Ну-ну, не скисай. Бог решил, что так надо, - прервала его старушка, чтобы удержать от дальнейших словесных излияний.
Не любила старая повитуха слёз и причитаний. Не знала она, как успокоить человека, в беде. Вот только саму эту беду чуяла всегда. Еще когда босоногой девчонкой была и носилась простоволосая по своей деревне, всегда знала, куда смерть придёт, в каком доме скотина помрёт или ребёнок покалечится. Даже мать родная её не понимала, не принимала такой. Всё до первого большого пожара, в котором погибли её родители. Больше некому было защищать Таську и она убежала из деревни. Прижилась у отшельника, который приютил её поневоле, да так и осталась в его избушке жить до старости.
Бабушка Таисия спасла Петра, когда его родители перебирались в город. Молодожёны ехали искать счастья да задержались в пути, отстали от каравана и шли пешком. У матери Петра начались роды раньше срока, а старуха вышла из лесу и помогла им. Приютила у себя, пока не оправилась роженица. В благодарность попросила не много: присылать мальчика к ней на лето.
Сначала они так и делали, но лет с десяти Пётр стал помогать отцу в работе и его поездки к Таисии закончились сами собой, забылись. Но дорогу к ней, как оказалось, он не забыл.
Все те месяцы пребывания у старухи Пётр с годами стал забывать. Всё печальные расставания с матерью, все радостные встречи с родными, прекрасные месяцы свободы на природе, названия трав, которые Таисия собирала круглое лето, малинник, в котором он прятался, когда она грозилась его наказать за проделки, но так никогда и не наказала – он забыл, но сейчас вдыхая запах её ветхого жилья, воспоминания сами собой всплывали в его голове яркими, короткими вспышками. За этими детскими, казалось потухшими навсегда, звёздами воспоминаний, потихоньку блекли рутинные серые дни последних лет.